– Ты чего остановился? – послышался где-то вверху над ним дымчатый бабий голос. Федор Иванович поднял голову. На балконе за спасательным кругом маячило голое пузо Кондакова, угадывался халат. – Иди, иди куда шел!
– К тебе я шел! – крикнул Федор Иванович и побежал в арку, влетел в подъезд.
Он несся наверх, чтобы сломать черную дверь, ободрать на ней всю кожу. Но дверь была открыта. Завернутый в свой малиновый халат, добродушно улыбаясь, в прихожей стоял Кондаков. За его спиной с ухмылочкой двигался его нечесаный сосед в белой майке.
– Заходи, Федя. – Кеша пропустил его в первую комнату. Здесь горел яркий свет, на столе среди стаканов и бутылок была шахматная доска, уставленная фигурами.
Федор Иванович бросился к двери во вторую комнату, но Кондаков уже стоял у него на пути:
– Ты с ума сошел, Федя! Туда нельзя.
Федор Иванович хотел было отодвинуть поэта, но Кеша шире расставил ноги.
– Только через мой труп. Вернее, через твой труп.
И взглянул на своего соседа в майке. Тот прошел между ними к столу, нечаянно оттолкнув Федора Ивановича, и, сказав «извиняюсь», налил себе полстакана какого-то вина и выпил.
– Ревнуешь? – мягко спросил Кондаков. – Счастливый человек! А я уже давно забыл, что такое ревность. – Он махнул рукой. – Старею. Одни деловые отношения. Выпей, Федя.
Федор Иванович страшным быком уставился на него:
– Почему это ты… Кто тебе сказал, что я ревную?
– Смотри-ка! Он правда ревнует! – Кондаков захохотал. – Дурачок, у меня никого нет! Пусть я плюну тебе в глаза, если вру! Не веришь? Ну иди посмотри, кто там у меня. Убедись.
Он даже втолкнул его во вторую комнату. Федор Иванович увидел в желтом полумраке знакомую скомканную постель, бутылки и стаканы на полу.
– Разрешаю и под кровать, – сказал поэт, глядя на него с веселым интересом. – Валяй!
Федор Иванович покраснел. Потоптался, не находя себе места, и вышел в первую комнату.
– Чудак! Мы в шахматы весь вечер режемся! Вот с твоим тезкой, с Федей. Третью партию только что начали.
– Мой тезка… Его же здесь не было! – Федор Иванович, совсем сбитый с толку, рассеянно посмотрел на шахматы. Посмотрел внимательнее, и кровь с сильным напором прилила к корням его волос. Оба черных слона стояли на черных полях! Оба короля и белый ферзь были под двойным боем. Фигуры стояли неправильно – их расставили второпях кое-как, вовсе не для игры.
Федор Иванович почувствовал, что сейчас упадет. Посмотрел на Кондакова с тоской и молча вышел на лестницу, запрыгал по ступенькам вниз. Две нечесаные головы показались наверху над перилами, смотрели ему вслед. «Тезка» смотрел весело, Кондаков – с острым, воспаленным вниманием.
На следующий день он пришел в институт с опозданием – чтобы не встретиться с Еленой Владимировной. Неразбериха, которая поселилась в нем после вчерашних встреч с нею и с поэтом, заставила его сжаться и уйти в глубокую тень, чтобы там, выждав, постепенно прийти в себя. Сам он не был уже способен внести ясность в свои дела, все должно было прийти извне. Но так как ничто извне не приходило, он и на следующий день скрывался, и так прошла целая неделя. А потом он сообразил, что такое поведение может привлечь внимание, что оно может быть истолковано не лучшим для него образом. Поэтому он изменил линию и как ни в чем не бывало появился утром в комнате за фанерной перегородкой. Здесь за четырьмя тесно стоящими столами собрался почти весь состав проблемной лаборатории – по двое за каждым столом. Все листали журналы, приводили в порядок свои записи за лето. Федор Иванович зашел к ним как бы мимоходом и поставил на ближайший стол пухлый портфель. Елена Владимировна за дальним столом повернула к нему сияющее лицо и поздоровалась, задержав на нем взгляд, полный счастья. Потом отвернулась, видимо обиженная холодностью его взгляда, и больше Федор Иванович не видел ее лица, только темный лапоток на затылке, сплетенный из кос.
