– Как там с планом на следующий год? – спросил Ходеряхин.
– Академик готовит нам особую программу, – сказал Федор Иванович. – К зиме получим. Пока – всем приводить в порядок материалы. Он сказал, что вся ваша работа пойдет в дело.
– И тех и других? – спросил Краснов.
– И тех и других, – ответил Федор Иванович, любуясь косо бегущими прозрачными волнами волос на его лысоватой голове.
Ходеряхин поднялся, чтобы выйти в коридор, и, достав по пути пачку сигарет, протянул начальнику:
– Федор Иванович, не закурите?
– Я не курю, – спокойно сказал Федор Иванович.
– Надолго?
– Навсегда.
Елена Владимировна вспыхнула и полуобернулась. И тут же пресекла это движение.
– Что это с вами случилось? – не отставал удивленный Ходеряхин.
– Почувствовал, что в жизни это – совсем ненужная, лишняя вещь, – ответил Федор Иванович. – Я сегодня решил выбросить все свои запасы. Потом сообразил: надо принести сюда; может, кому понравится. Я сам их набиваю. С донником.
И, запустив руки в портфель, он выложил на стол горку своих длинных папирос. Все курильщики подошли, взяли по папиросе. Шамкова, держа папиросу между двумя бледными пальцами, закурила и опустила голову, вникая во вкус табака.
– Я беру себе половину, – заявила Анна Богумиловна.
– Еще принесу, – сказал Федор Иванович. – У меня почти годовой запас.
– А что, бросить курить так трудно? – послышался голос Елены Владимировны.
– Детка, невозможно! – гаркнула Побияхо. – Кошмар! Адские муки. Как тебе попонятней объяснить… Это все равно что бросить любить.
– Бросить любить легче, – сказала Шамкова.
– Пра-а-авда? – пропела радостно Елена Владимировна, наклоняя голову вправо и влево.
– Я видел бросавших, – сказал Ходеряхин. – И сам бросал. А таких, кто не начал снова, не видел.
– Да-а-а? – пропела Елена Владимировна.
В полдень они встретились в дальнем конце длинного сводчатого коридора.
– Миклухо-Маклай, вы правда бросили курить? – спросила она, потянув его за локоть.
– Правда.
– Навсегда?
– На всю жизнь.
– А почему вы бросили курить? А-а?
Она все время тормошила его: потянет за локоть и оттолкнет. И можно было насладиться прекрасными мгновениями. Но слишком свежо помнился вечер у поэта. «Господи! – думал Федор Иванович. – Пусть ходит куда угодно. Сдаюсь! Только улыбалась бы и тормошила меня вот так!»
– Почему вы бросили курить? – настаивала она, дергая его за локоть.
– Это моя тайна. Выходите за меня замуж, тогда скажу – почему. А до тех пор не скажу.
– Ишь какой! А я не выйду, пока не скажете. Не могу же я кота в мешке…
– Это вы кот в мешке. Что делали вечером после того, как мы… Можете не отвечать, я соблюдаю установленный режим.
Мгновенно они договорились встретиться вечером. Когда стемнело, они нашли друг друга в парке на Второй Продольной аллее. Елена Владимировна сама, сжавшись, словно озябнув, скользнула под его локоть, их руки нашли свои места, и они быстро зашагали в ногу – в самую темень, уже не спотыкаясь.
Они долго шли молча и иногда крепко охватывали друг друга, словно убеждаясь, что наконец они нашли то, что долго не могли найти.
Потом Елена Владимировна вдруг спросила:
– Почему скрывались целую неделю? Почему даже не позвонили?
– Видите ли… Я вас… Я к вам очень привязан. Вы мне кажетесь такой необыкновенной… Если бы вы знали, как сейчас, когда я вам это говорю, как сейчас меня тянет изнутри тоска…
– А почему же не позвонили?
– Вот, дайте досказать. Вы запомнили все, что я вам сказал сейчас?
