«Берег дальный». Из зарубежной Пушкинианы - страница 21
«Плен в своем отечестве» (так назвал одну из своих самых проникновенных автобиографических книг мой покойный друг писатель Лев Разгон) стал для Пушкина одной из жизненных трагедий. В советском пушкиноведении эта тема, по понятным причинам, не исследовалась. В опубликованной в Нью-Йорке (а затем и в Москве) книге «Узник России» (1993) Юрий Дружников с горечью констатировал: «Пушкин никогда не был за границей. Ему не дали возможность увидеть Европу, Китай, Африку, Америку, куда он стремился…»
Мечта о побеге в Африку с особой силой пробудилась у поэта в годы южной ссылки, в портовой Одессе.
Несколько раньше в письме к П. Вяземскому Пушкин признавался: «Я жажду краев чужих; авось полуденный воздух оживит – мою душу». Можно спорить, о каких краях мечтает здесь Пушкин, но то, что Африка ярко и зримо нанесена на карту пушкинской фантазии – факт бесспорный. «Байрон говорил, что никогда не возьмется описывать страну, которую не видал бы собственными глазами», – подчеркнул Пушкин (XI, 55).
Воображение поэта устремляется туда, где «темная, знойная ночь объемлет Африканское небо…» (VIII, 422). «Горит ли Африканский день, // Свежеет ли ночная тень…» – сказано в стихах о Клеопатре (отрывок «Мы проводили вечер на даче» – VIII, 420).
Комментируя другие пушкинские строки: «Я вижу берег отдаленный, // Земли полуденной волшебные края», В.Я. Брюсов заметил, что это определение, равно подходящее к Испании, к Индии или к Африке.
Внимание Пушкина к африканской теме – одно из свидетельств его «всемирной отзывчивости» (выражение Ф.М. Достоевского).
Не будем забывать, что в крепостнической России размышления о рабской судьбе африканцев звучали весьма многозначительно. В «Вестнике Европы», например, в 1815 году была опубликована «Песнь негра». Там есть такие строки:
Еще раньше, в периодическом издании «Вольного общества любителей словесности, наук и художеств» за 1804 год, был помещен очерк «Негр» за подписью В.В. Попугаева. («Перевод с испанского» – так из цензурных соображений замаскировался автор).
Амру, «невольника, отягченного цепями», работорговцы увозят из Африки:
«”Прощай, любезное светило! – вскрикивает он с сердцем, полным уныния, – ты скоро сокроешься, и, может быть, завтра я тебя не увижу. Свирепейший тигра европеец запрет меня в мрачную темницу, из коей я не прежде выду, как пристав к месту моих страданий…
Европеец, славящийся своим просвещением и человеколюбием, сколь ужасное ты чудовище! Ты предпочитаешь себя неграм, чем ты их превосходишь? – никогда негр не отягчал оковами белого! все зло, кое он ему сделал, есть то, что принял неблагодарного и пекся о нем во всех правилах священного гостеприимства! если же когда и применял оружие, устремляясь на его поражение, то не с намерением привести его в неволю, но дабы защитить собственную безопасность, жизнь и имение от жадного его корыстолюбия и вероломства…
…Негр не может принадлежать белому ни по каким правам. Воля не есть продажная, цена золота всего света не в силах оной заплатить, и никакой тиран ею располагать не должен”. В сию минуту солнце скрылося, и несчастный негр умолк, последовав за матросом, долженствовавшим его, как и других, заключить в мрачную темницу корабля»