имени академика Н. Н. Бурденко.
Москва. Июнь, 2000 год
Это сейчас, успокоившись, взвесив все за и против, я принял как данность тот факт, что из госпиталя выпишусь гражданским человеком. А ведь совсем недавно даже слышать не хотел об этом.
«Я здоров! – твердил всякий раз, как заведённый, едва в мои покои заглядывало очередное медицинское светило с обходом и призывало смириться с предстоящей комиссацией из армии. – Руки-ноги на месте, голова варит. Чего вам ещё нужно?»
Глядя на непробиваемое выражение лица посетившего меня эскулапа, хотелось рвать и метать, писать рапорты, доказывать, требовать. На худой конец, хотелось заехать кому-нибудь по физиономии, лишь бы меня услышали, лишь бы отпустило. И меня отпустило. Не сразу, по чуть-чуть, по мере выздоровления. Через капельницу, воткнутую в вену, капля за каплей мой внутренний мир наполнялся лекарственными растворами, приправленными спокойствием и умиротворением, причём последние два ингредиента, судя по всему, поступали в мой организм в лошадиных дозах.
Всё бы ничего, прохлаждайся я в общей палате с такими же страдальцами. Так нет же! Из реанимации меня перевели в «одноместные апартаменты», в четырёх стенах которых я выл от тоски, разглядывая потолок в часы, свободные от процедур и чтения книг из госпитальной библиотеки. Процедуры, в том числе не самые приятные, я ждал как манны небесной, испытывая непреодолимую тягу к простому человеческому общению, особливо с представительницами прекрасной половины человечества, в чьи заботливые руки я и попадал в процедурных кабинетах.
Но не только медикаментозной терапией прививали мне любовь к новой для меня, гражданской жизни. В один из июльских дней, вырвавшись из сладостных объятий Морфея после полуденного сна и с трудом разорвав тяжёлыми веками паутину снов, сплетённую из обрывков яви, я увидел её – единственную и неповторимую подругу дней моих суровых, невесту верную мою. О таком подарке я не смел и мечтать. Рита, присев на краешек кровати, нежно гладила мою руку.
– Привет! – её голос дрогнул от волнения. – Извини, я не хотела тебя будить.
– Разве можно спать в присутствии такой красивой девушки? Ты не представляешь, как я рад тебя видеть! – Аккуратно, не делая резких движений, сажусь (я хоть и хорохорюсь, а движения мне даются с трудом и отдаются невыносимой болью в позвоночнике), сгребаю в объятия и впиваюсь губами в её нежные губы. Она отвечает мне столь же жадно и страстно.
Что может быть прекраснее страстного поцелуя после долгой разлуки двух любящих сердец? Правильно, только его продолжение. Но, к сожалению, не здесь и не сейчас – в моём теперешнем положении любовник из меня тот ещё.
– Ой, Лёшка, что ты со мной делаешь? – томно прошептала Рита, когда мы, задохнувшись, разомкнули наши губы.
– То же, что и ты со мной! – Обнял её, прижав спиной к себе. Она положила голову мне на грудь, а я, зарывшись носом в её волосы, сидел и млел. – Как ты узнала, что я в госпитале?
– Дядя Ваня получил телеграмму. Примчался к нам. Предки посовещались и делегировали гонца. – Она посмотрела на меня, по её щеке катилась слеза. – Лёшка, если бы ты знал, как я испугалась.
– Верю. – Целую её в макушку и обнимаю ещё крепче. – Когда всё это закончится и меня выпишут, первое, что я сделаю, – поведу тебя под венец. Хватит! Сколько можно мучить друг друга!
– Собрался, не подпоясался!
– Не понял?
