– Фух, Есь, это ты? Я уж думала, что это мама, – с облегчением выдыхает.
– А что у тебя там? – киваю на подушку, успев заметить ткань ярко-красного цвета. У нас в доме такого не бывает.
– Да ничего, подружка кофточку одолжила на выходные. В понедельник верну.
– Зачем тебе чужие вещи? – возмущаюсь, а сама вспоминаю то, как полдня проходила в толстовке Бессонова. Поэтому снижаю градус своего недовольства, сама не без греха.
– Просто перед зеркалом покрасоваться. Мне просто любопытно, как я буду выглядеть в чем-то отличном от того, что носим мы. Вот и все, – смотрит на меня честными глазами.
– Ну хорошо, только верни чужое скорее, а то если кто-то из родителей увидит, будет скандал на весь дом.
– Угу, не волнуйся, Есь, – часто кивает в ответ. – А ты чего сама такая бледная, случилось чего?
– Нет, все нормально, – отмахиваюсь. Вот, во что я превращаюсь? Слишком я часто врать стала своей семье. Это плохой знак. Нужно обязательно в воскресенье помолиться подольше.
– Ты иди, Есь, у тебя наверняка полно забот с учебой. Не обращай на меня внимания, – как-то странно улыбается сестра.
(Роман)
Когда прижал святошу к стене, чуть башню не снесло. Думал, что прям там накинусь на нее. Такая невинная, недоступная. И что самое главное, не напускное, как это обычно бывает. Сначала ломаются, а потом сами вешаются, сосут и умоляют лишить их девственности. Эта не такая. Она чуть в обморок не грохнулась только от того, что я приблизился к ней. Смешная, ей богу. Но это капец, как завело меня. Хотелось прям в момент сорвать с нее все и испортить, сделать своей. И еще этот чертов запах мяты. Свежий, невинный, как и сама Есения. Однозначно испорчу ее. Моей будет.
Какого-то черта она не выходит у меня из головы, несмотря на то, что с меня уже три пота сошло, пока Петрович дрючит. Наверное потому, что просто такого трофея у меня еще не было.
– Быстрее! – требует он. – Сильнее бей, груша тебе – не девка, чтобы ласкать ее. Сильнее, сказал!
А я только угораю над тем, что у меня в голове и правда девка. Угадал Гранкин, в яблочко прям попал.
Захожусь смехом и валюсь на мат.
– Все, Петрович, не видишь, не могу больше, выдохся, – раскидываю руки в стороны и тяжело дышу. А самого лыба распирает.
– Нет у спортсмена слова “не могу”. Есть “надо”. И надо до тех пор, пока бой не закончится. Встал!
Немного отдышавшись, поднимаюсь. С новыми силами начинаю молотить по макиваре.
– Молодец. Торс контролируй! Резче выбрасывай!
Под конец тренировки чувствую себя выжатым лимоном. Стою под душем и не шевелюсь. Чувствую, как непроизвольно дергаются мышцы. Но одновременно с этим приходят какие-то новые ощущения. Например охреневания от того, что оказывается могу больше, чем сам думал. Петрович из меня каждый подход вытягивает столько сил, сколько у меня, кажется, никогда и не было. Но откуда-то он их все равно вытаскивал из меня. Удивительно, но после приходит дичайшее умиротворение, чистый кайф.
Все херня, Петрович не шутит. И только за то, что я пропустил предыдущую тренировку, приходится ехать на нее еще и в субботу с утра.
Волков молча наблюдает за тем, что я каждое утро смываюсь из дома. Но сегодня он явно в непонятках.
– Роман, что это? – выходит следом за мной и дергает подбородком на мою спортивную сумку, которую я закидываю в багажник.
– Гранкин настоял. Хочет, чтобы я в его секции занимался.
Одобрительно кивает.
