— Как это у вас так получается?!
— Что?
— Переводить стрелки на меня! Это вы меня ни за что ударили по рукам, а виновата все равно я. Может, я и дура, но вы тоже не лучше. Грубиян!
В очередной раз Олеся отталкивает меня, правда, уже в плечо, от чего я ей поддаюсь, наверное, потому что прекрасно осознаю, что сейчас она не скажет мне ничего хорошего, потому что обиделась. Ну вот так есть, убегает наверх. И в принципе я ее понимаю. Псих, он и в Африке псих. На фига было бить по рукам, да еще так сильно? Идиот!
Стою и пялюсь на тарелку с драниками, а у самого слюни текут, несмотря на недавний перекус. Вместо того, чтобы дать Олесе побыть одной и успокоиться, я делаю совершенно противоположное. Беру аптечку, вместе со вчерашней купленной мазью, которая, как и предполагалось, осталась закрытой, общую тарелку с драниками, и ставлю все на поднос. Теперь я еще и бегать за ней буду, и кормить словно ребенка.
Поднимаюсь наверх и, не стуча, захожу в комнату. Олеся никак не реагирует на мой приход. Лежит на кровати, повернутая к стене и, судя по характерным звукам, кажется, плачет. Тьфу ты! На это я не подписывался. Ставлю поднос на кровать и сажусь рядом.
— Заканчивай этот бессмысленный поток, Олеся. Не случилось ничего такого, из-за чего можно было бы лить слезы. За руки прости, я был не прав. Надо было по одной дать, а две это было слишком.
— Вы серьезно?! — всхлипывая, поднимается на кровати девчонка, и смотрит на меня огромными заплаканными глазищами.
— Вполне. У меня была цель отучить тебя от этого дела, чтобы ты запомнила. Ты запомнила, как видишь. Я же не знал, что ты не куришь. Но будем считать, что это было тоже тебе уроком — не общаться с незнакомыми дядьками с щенками. И без щенков тоже.
— Тогда, что я с вами тут делаю, дядя?
— Дерзишь? Это хорошо, только ноздри так не расширяй, они у тебя и так немаленькие.
— Знаете что! Вы вообще мужик или кто? Чо вы пристали к моей внешности?! У вас где-то свербит или оскорблениями вы компенсируете ваши недостатки?!
— Очень интересно. Ты мне нравишься больше волчонком, а не дохлой плаксивой ланью. А что касается твоей внешности, Олеся, может, я что-нибудь этим и компенсирую, но пора бы признать очевидные вещи. Тебе надо поправиться, иначе так и останутся одни глазища и ноздри на лице.
— Если моя морда поправится, то ноздри станут еще больше! — истерически произносит она, вновь ложась на кровать и прикрывая лицо рукой. Господи, как же тяжело…
— Когда поправишься, лицо станет кругленьким и ноздри будут не заметны, — мать моя, что я несу?! — Ладно, давай не загадывать на будущее, а исправим то, что можно и нужно сейчас.
Кладу ладонь на Олесину руку, и она тут же вздрагивает, а меня в ответ самого передергивает. Ну как нормальная девушка, да даже подросток может довести до такого состояния свои руки.
— Что ты делала весь день? Я не просто так купил мазь для рук. Ты же умеешь читать, так какого хрена не сделала то, что написал хирург? Тебе самой нравится ходить с такими руками. А? — вполне серьезно произношу я, без тени шутки.
— Чем вам не нравятся мои руки? — так наивно спрашивает Олеся, что мне хочется рассмеяться ей в ответ.
— Ты серьезно? Да на твоих пальцах живого места нет! Я уж не говорю про то, что у тебя очешуенно красивый маникюр, где ноготь пострижен до крови. Или съеден, поди разбери.
— Вы метросексуал? — неожиданно выдает она, убирая свою ладонь из моей руки.
