синоним контузий, инфаркта в реке.
Момент нахождения в качке иль шторме
похож на мгновение здесь и сейчас.
Болезнь головы уже вовсе не в норме.
Здоровье спасает таблеточный шанс…
На маленьком участке фронта
Горелые бело-кирпичные груды,
как ворохи сахарной свёклы в полях.
В промятые пахоты всеяны люди
с кровавыми касками на головах.
Раздолье покрыто золою остывшей,
и каждый сгоревший почти обнажён,
растерзан осколками каждый почивший,
разломленный красный кирпич обагрён.
Простор обожжён, уничтожен, замучен.
С сожжёнными танками сжились тела.
Над траурным зрелищем мухи и тучи,
и рвано-хрустящие волчьи дела.
Землица обложена пушечным мясом,
пропитана соками верных ребят,
залита, как будто одним только разом,
бесценною кровью дешёвых солдат…
Не зря мы сражались средь зим и накалов,
внимали речам и указам вождей,
вбирали осколки, свинцовые жала
и лезвия копий, штыков и ножей!
Не зря мы стояли и впроголодь бились,
давали отпоры всем ротам, полкам
и красному знамени, людям служили,
в упор и засадами мстили врагам!
Не зря мы старались, терпели лишенья,
истратили тонны кровей и потов,
ломились из плена, колец окружений,
сносили ряды наступавших голов!
Не зря мы разбили врага через годы,
оставив в столице его много дыр!
Останется в памяти, книгах народов
всеобщей судьбою оплаченный мир!
По просьбе Арена Ананяна
Совсем изнурённая тяжкой работой,
слаба и истаскана рабским трудом.
А плоть, истощённая аж до зевоты,
меня тяготит над постельным теплом.
Мечтаю создать отдыхающий образ,
снотворное зелье испив без ума,
впустив спиртовую, прозрачную кобру
в иссохшую глотку и душу, где тьма.
Желаю покоя, любых сновидений,
в кровать уложить утомившийся вес.
Мне в этом поможет почивший уж гений
швейцарский алхимик и врач Парацельс.
Вокруг бесполезность, рутина и давка,
печальный, гнетущий и угольный фон.
Но в пабе, цирюльне, аптеке иль лавке
есть сок лауданума – дивный флакон.
Мы были почти обречённым народом,
сдававшимся в плен, отступающим вглубь,
советским испуганным, племенем, родом,
забывшим про мощь, солидарности групп,
боявшимся тьмы, псевдоправедной силы,
страшившимся злых, самозванных царей,
смотрящим с опаской на танки и жилы,
бегущим от собственных алых теней,
дрожащим под градами бомб и снарядов,
лежащим под стрелами пуль и огнём,
идущим замедленным, робким порядком,
ползущим под стрельбами ночью иль днём…
Но вскоре же сталинский, праведный голос,
приказы вождя, его горская стать,
заставив, как солнце подсолнух иль колос,
очнуться, воспрять и врага наказать!
По просьбе Арена Ананяна
Парнишка, налёгший на липкую шл*ху,
имеющий винный, мужичий запал,
в местечке, где чуть широко и чуть сухо,
вершит верховой, половой ритуал.
По вялому телу елозит мальчонка,
сношает бесчувственность плоти и дум.
Средь стонов поддельных чудная бабёнка
лишь жаждет оргазма и следующих сумм.
Юнец так старательно, гордо и скромно
вживляет, вбивает все фрикции в цель,
дрожит и краснеет по-детски, смущённо.
Но только любовь эта – фикция, мель.
В борделе средь тёртых, уставших прелестниц,
в отличие от сотоварищей, пар,
подлёгших под девок – продажных наездниц
себя сам лишает невинности, чар…
Мы спим три дня в извилинах траншей,
сраженья ждём, как лава остываем,
а снег, как корочка поверх всех ран, огней,
нас одеялами так снежно укрывает.
И мы, как кровь, всё медленней бежим,
и стынем тут так тупо и напрасно.
