– Предлагаю добровольно сдать продукты для обоза детдомовских сирот, следующих к месту приписки, – переведя дыхание, чеканя каждое слово, проговорил «в ушанке».
– Не дам! Сами не знаем, как до весны доживем, – с этими словами Полина оглядела детей. Те не спускали тревожных взглядов с мужчины. «В ушанке» молча прохаживался по комнате, багровея от злости.
– А ну слезли все, – вдруг взвизгнул он. – Нарожала, выродков!
Дети, продолжавшие лежать на кроватях и глядеть из-под одеял, тихо перешептываясь, покорно спускались на пол, обнажая голые тощие ноги. Все были одеты в старые заштопанные сорочки. На полу они взбились в кучу вокруг старшей сестры, прижавшись, друг к другу и подрагивая, то ли от холода, то ли от страха.
– Знаем мы вас, куркулей – «в ушанке» принялся заглядывать всюду, опрокидывая матрацы и сбрасывая одеяла с подушками на пол. Полина следом все поднимала и кое-как расстилала обратно. «В ушанке» ничего не находил и это его злило еще сильнее.
– Не сметь поднимать! – злобно взорвался он. Вздрогнувшая от дикого окрика женщина бросила обратно поднятую вещь и, теряя силы от охватившего страха и беспомощности, опустилась на край кровати и заплакала. Она пыталась разжалобить чужака, рассказывая, как тяжело поднимать детей, а у нее их девятеро душ, надо всех кормить, растить, а впереди долгая зима. Младшенькие тоже стали плакать. Старшие их успокаивать. «В ушанке» топтался по вещам и с неистовой злобой пинал их ногами. Не уходить же с пустыми руками, говорил его обезумевший от упрямства вид.
– Погреб, подвал есть? – зло уставившись на детей, процедил «в ушанке». Дети попятились от вида чужака. От неожиданного вопроса у Полины даже слезы просохли. Она вспомнила о спрятанных в кладовке закатанных банках с кониной и двух мешках с кукурузой. Все припасы они с мужем припрятали под кучей кукурузных кочерыжек. Спрятано хорошо, если не перерывать кучу, не найти, но когда сами дети топили печь, то могли разворошить кучу и кое-где виднелись банки. Их было не много. Разделили по одной банке на неделю и все равно голодали – девять ртов только детских! «В ушанке», ожидая ответа, медленно повернулся к женщине, а для Полины это послужило сигналом. Она стремительно бросилась на выход. «В ушанке» в два прыжка догнал и сшиб женщину с ног, но та, упав, смогла быстро вскочить и перегородила двери.
– Не дам!!!
– Пошла прочь! – «в ушанке» на этот раз с такой силой откинул женщину, что Полина отлетела к противоположной стене и, ударившись головой о литую станину швейной машинки, рассекла лоб. Кровь окропила пол и нависла на бровях. Полина оторвала ленту от подъюбника, обтёрла ею кровь и прижала ко лбу.
Швейная машинка «Зингер» была подарком многодетной семье от немецких солдат, когда те недолго квартировали в их селе. Оставили немцы еще и две походные раскладные кровати. Полина с мужем одну разместили встык к своей кровати, а вторая не поместилась в крохотной комнатке, так и стояла сложенная у стены на приступке. Позже её прихватили румынские солдаты, когда отступали. В семье о кровати не жалели, хотя на трех кроватях было бы лучше всем разместиться, но все равно ставить негде было. Полина немного попилила супруга – все-таки следовало припрятать кровать. Со временем расстроились бы, и появилось место, дети-то растут.
Швейная машинка – это единственное, чем по-настоящему была богата семья деда Гаврилы. Этот молчаливый член семьи подкармливал всю семью. Полина никогда не отказывала, обшивала всех – и своих, и сельских. Люди были благодарны и поддерживали семью чем могли. Правда, последнее время машинка больше простаивала – бедствовал народ – не было у людей ни ситца, ни ниток. Муж порывался вынести ее в кладовку, чтобы не мешала, а Полина возражала и частенько, чтобы муж видел, садилась за машинку, поднимала деревянный короб и принималась смазывать механизмы, работать педалью, наблюдая за мелькающей иголкой.
