Но молодая девушка Камила как раз очень хотела рассказать о своей болезни, не теряя надежды на долгий разговор.
– Два раза чуть не умерла, кома называлась…
Я молчу, докуриваю сигарету и возвращаюсь в комнату.
– Еле спасли, мама думала, помру, а я живучая оказалась.
Молчать дальше было уже вызывающе невежливо.
– Что же случилось? Авария, несчастный случай? – спрашиваю я, не пытаясь даже показать заинтересованность темой.
Но Камила совершенно не обратила внимания на мой тон. Она оживилась, довольная, что может приступить к подробному рассказу.
– Да нет, простуда такая напала. Температура, голова трещит, понос, кушать ничего не хочу. А изо рта гной выходит. Оказалось, ангина у меня была… забыла, как называлась, жуть прямо. Вот после нее и началось… Осложнение. Одно, потом другое…
Знакомое сочетание слов «ангина» и «осложнение» спровоцировало меня на продолжение разговора:
– Надо же, какое совпадение. У меня тоже примерно в твоем возрасте ангина случилась, а потом осложнение на всю оставшуюся жизнь, ревматизм, артрит и всякая такая гадость. – Я старалась внедрить иронию в наше обсуждение серьезных тем.
– Нет, у меня другое. Этих болезней у меня нет, – строго сказала Камила.
– А, так ты приехала лечить не опорно-двигательный аппарат?
– Да нет у меня никакого аппарата. Как, говорите, Вас зовут?
– Инна Николаевна, – сказала я и замолчала, начиная понимать, что с девушкой что-то не так.
В это время у нее запел мобильник «Пусть бегут неуклюже…».
Камила торопливо схватила трубку и заговорила… на иностранном языке!
От удивления я окончательно проснулась и даже стала прислушиваться, стараясь определить, что за язык. Он не был похож ни на один из самых распространенных и вполне узнаваемых европейских языков. Мне было очень любопытно, гораздо больше, чем рассказ о ее болезни.
Я прислушалась. Нет, точно, это не был ни английский, ни французский, ни немецкий, точно ни один из скандинавских… Много лет проработав в протокольном отделе Министерства культуры, участвуя в приемах официальных делегаций, я научилась довольно легко распознавать иностранные языки, а на английском, по долгу службы, объяснялась вполне прилично.
– Мама звонила, – улыбаясь, пояснила Камила, закончив разговор. – Спрашивала, как я устроилась. Я сказала, что очень хорошо, с женщиной… Хотела сказать, как Вас зовут, но забыла…
– Да не важно, зови, как тебе хочется, – великодушно разрешила я. – А что за язык, совсем незнакомый?
– Цыганский, – сказала Камила, и в тоне не было ни похвальбы, ни гордости, а просто информация.
– Подожди, как же так? Я знаю, что цыганский по звучанию похож на романские языки, испанский, молдавский, румынский, разве нет?
– Наверное, но мы – венгерские цыгане, мы ни на кого не похоже говорим. А время не знаете сколько?
– Да у тебя же мобильник, посмотри.
– А я не умею там время ставить. Мне мама ставит или сестры. Но спешили. Путевку дали за день до отъезда. Горящая называется. Спешили, не постановили время, и теперь я не знаю, сколько время. А ведь, наверное, по телику уже мультики начались. Давайте смотреть.
– Включай, – вздохнув, сказала я, окончательно смиряясь с безнадежностью попытки заснуть. Я направилась в ванную, остановилась и спросила на всякий случай: – А умеешь включать?
– А чего там уметь, кнопку нажмешь, он сам и включится, – поучительно, как малому ребенку, объяснила Камила и потянулась за пультом. – Я и дома сама включаю, мне мама разрешает.
