Оно неизбежно. Когда отец заболел, мы чудом сохранили все в тайне. Но ситуация в корне изменилась после его отправки в Израиль. Мы понимали, что будет сложно, но ситуация приняла неожиданный оборот.
В попытке найти сенсацию журналисты подстерегали нас повсюду. Как стая голодных собак, от которой не спрячешься, они накинулись на нашу семью. Каждое слово выворачивали наизнанку, вырывали фразы из контекста, публиковали случайно сделанные фотографии.
Иногда даже шли на откровенное вранье. Мне постоянно приписывали новые романы, маме — молодых или влиятельных любовников. Досталось всем нашим знакомым. Александр Самуилович Лазарев попадал под раздачу так часто, что вместо злорадства я испытывала к нему только жалость.
Папу ушлые журналисты похоронили трижды. Один раз на Ваганьковском кладбище. Правда, так и не определились, где точно: рядом с Вициным или Абдуловым.
А отцу такое внимание льстило. Он с огромным удовольствием проглатывал новости и давал опровержения.
«Дочка, пусть развлекаются. Одним нужно зарабатывать на хлеб, а другим ежедневно читать сказки. Если я промолчу, они их придумывают сами. А так, представь, как эти псы передерутся перед публикацией моего “последнего интервью”».
Только меня не обманешь. Папа просто не хочет доставлять проблем своими переживаниями.
— В интернете написано, что с десятой недели, — засунув телефон в карман, отворачиваюсь к окну и наблюдаю за лениво ползущими автомобилями. — Достаточно сдать кровь обоим родителям.
— Отлично.
Шершнев включает поворотник, чтобы перестроиться в соседний ряд. То, с каким спокойствием он спрашивает о подобных вещах, невольно выбивает из колеи. Нервно барабаню пальцами по дверной ручке. Вопрос крутится на языке, но я то и дело кошусь на него.
— Зачем помогаешь? — не выдержав напряжения, разворачиваюсь и цепляюсь за подлокотник. — Отвалил кучу денег за анализы.
— Проблемы решаются по мере их поступления.
Округляю глаза. Шершнев так равнодушен, что мне по себе.
Речь же о нашем ребенке.
Неужели произошедшее в клинике — игра для сохранения репутации? В голову лезут вскользь брошенные слова про журналистов. От них сердце сжимают ледяные пальцы призрачного монстра паники.
Все не по-настоящему?
Трясу головой, отгоняю страх. Какая разница? Главное, что сейчас он помогает. Значит, после теста ничего не изменится.
— Я не тот зверь, каким ты меня видишь, Лен. Ты заявилась ко мне на порог в печальном состоянии. Сначала ребенок, потом разборки, — пожимает плечами Шершнев.
— Но не веришь, что малыш от тебя, — обреченно стекаю по сиденью.
— Нет, — дергает головой Шершнев, отчего на высокий лоб падает прядь. — Но, если ребенок все-таки мой, значит, я помогу. Или стану самым хреновым человеком на планете.
— Ты хороший, когда не изображаешь кретина.
— Прости, а у меня есть основания тебе доверять?
Шершнев резко ударяет по тормозам и поворачивается ко мне. Повисаю на ремне, вцепляюсь пальцами в сиденье. Выдыхаю, затем падаю обратно и недоуменно щурюсь, глядя на то, как по его лицу расползаются красные пятна.
— Олег, я ничего такого…
Кровь стынет в жилах, когда он наклоняется. Мороз пробирается под кожу и обжигает внутренности. В груди становится тесно, дыхание перехватывает. Еще немного, и изо рта вырвется облачко пара.
— Какого, Лена? Какого «такого» ты не имела в виду? — цедит Шершнев, а я невольно жмусь к двери. — До сих пор не поняла, что натворила?
