Мы валились в ад, периодически дразня чертей внизу, чтобы те тащили нас все дальше и дальше.
— Все-таки ударил.
— Блядь, Шершнев, — гневно рычу и распахиваю глаза. — Если бы ты хотя бы на миллиметр сделал то, к чему я не готова с момента, как приняла решение быть с тобой, то стулом я расхерачила бы не окно, а твою голову. Ясно тебе?
— Тогда почему?
— Потому что ты мне не веришь, Олег. Тебе проще представить, что я изменяю хер пойми с кем, проще поверить в то, что ты мог меня ударить, чем в то, что я люблю тебя таким, какой ты есть. Со всеми твоими властными замашками, творческими кризисами и эмоциональной амплитудой от Питера до Владивостока.
7. Глава 7. Лена
В свалившейся на плечи тишине слышно, как стрекочут последние искры. Они лениво вылетают из картонных жерл, громко взрываются, пока заряд не истончается, прежде, чем потухнуть полностью. Образовавшуюся темноту рассеивает лишь блеклый теплый свет гирлянды, да блики крошечных бриллиантовых звезд на тропинке.
Маленький кусочек металла в ладони нагревается до температуры тела и становится не ощутим. То и дело кошусь на него. Как бывает с украшениями, которые носишь, а в какой-то момент судорожно проверяешь, не потерял ли. Дергаешь утяжеленные серьгами мочки, водишь по шее, гладишь фаланги, чтобы убедиться, что все на месте и испытать краткий миг облегчения и микроукол радости.
Или понять, что то, что сопровождало тебя долгий период твоей жизни, исчезло, а ты и не заметил.
— Я понимаю, Лен. Не полный кретин.
Олег складывает перед собой пальцы, затем прижимает их к переносице. Глаза плотно закрыты, и лишь движение ресниц выдает мыслительный процесс моего мужа.
Бывшего.
Тусклый свет отражается от обручального кольца, скользит по стеклянному циферблату прямо к увесистой металлической цепи. Пробегается по замысловатым кожаным веревочкам и теряется где-то между среди деревянных бусин на толстом ремешке, плотно охватывающем его запястье, и острыми концами татуировки, означающей смерть.
Закусывает большой палец, словно решается на что-то сомнительное, а затем убирает руки от лица.
— На аналитические способности никогда не жаловался. Если ты где-то находишься, то только потому, что сама хочешь там быть. По разным причинам, конечно, — усмехается и ерошит отросшие пряди волос. — Но быть со мной других причин, кроме как твои чувства, правда больше не осталось. Ты в состоянии себя обеспечивать, развиваешь бизнес, новые проекты, куча прекрасных друзей и, наконец-то, идущий на поправку отец. А я тот еще, блядь, троянский конь.
Грустная улыбка трогает жесткие губы. Заламываю пальцы и увожу взгляд. Неприятная скребущая тоска трогает сердце и стучит по затянувшимся нервам. Обида, казалось бы пережитая, рвется наружу.
— Тогда в чем дело? Почему на меня свалилось столько твоей злобы?
— Не знаю, как объяснить, — морщится и с силой смеживает веки.
— Я старалась показать свои чувства, так много тратила времени, чтобы тебе угодить. Амбиции свои урезала в половину. И каждый божий день слушала, какая я херовая. Так что уж постарайся и сейчас найти какие-нибудь слова для меня, Шершнев.
— Ты же не хочешь говорить про прошлое, — равнодушно пожимает плечами.
— Да уже как-то знаешь ли без разницы!
— Ну давай попробуем, — цыкает после небольшой паузы, а внутри меня бьет фонтан горечи. — Для того, чтобы стать «таким, какой есть», каким, тебе кажется, ты меня любишь, ушло не мало лет, денег, усилий, адового терпения и нервных клеток.
