— Козел, естественно, не мог мне набрать, — злобно скрипит.
— Заткнись и слушай! — рявкаю, и ударяю по твердому плечу ладонью. — Речь сейчас не о нем.
Про то, что моя голова рисовала в данном варианте, молчу. Потому что знаю, что права. Нет смысла тратить время на спор.
Если бы я позвонила с телефона старшего Воробьева — нихрена бы не изменилось.
Статус шлюхи, щедро выданный любимым мужчиной, налип так прочно, что никакие вводные, кроме моего безропотного сидения дома не способны его стереть.
— Когда я поймала сеть, не без помощи Алексея Львовича, до меня дозвонились из больницы. Сообщили, что маме плохо, а папа пришел в себя. И телефон вырубился. Чтобы не терять времени, поехала со старшим Воробьевым. Всю дорогу дрочила блядский провод, чтобы на пару процентов подзарядить и отправить тебе сообщение. И не смогла. А знаешь почему? А потому что не могла коротко сформулировать так, чтобы ни в коем случае не ранить твои те самые глубокие чувства, о которых вот на этой флешке записано дохера треков, ни один из которых я даже не слышала.
— Слышала…
— Блядь, Шершнев, не беси меня сейчас! — шиплю, едва удерживаясь на месте от нарастающего в теле зуда. — Про вашу братскую любовь к страданию говорить будешь с Лазаревым или психиатром, а не со мной. Я не собираюсь снова разговор о нас замыкать на тебе любимом.
Молчит. Желваки гуляют по напряженному лицу, а твердые мышцы отчетливо выделяются из-под тонкой футболки. Замечаю едва заметную сетку мурашек и сама ежусь.
Майские ночи — прохладное время.
Замерзнет же. Дебил.
Резко отворачиваюсь и взглядом нахожу точку, за которую охотно цепляюсь. Сияющая нить гирлянды, оплетающая веранду, отдает жалобным скулежом в сердце
— Короче, когда я добралась к маме — побежала звонить тебе. Телефон выключен. Я много раз звонила. И только через какое-то время обнаружила, что моего телефона нет, — тяжело вздыхаю и нервно хихикаю. — Знаешь, я уже тогда понимала, что будет пиздец. Вот когда Воробьев приехал и мне в руки передал смартфон. Еще сказал, что на зарядку тот поставил. Я прямо таки слышала все то, что меня ждет дома, но старательно отмахивалась. Оправдывала тебя в тысячный, сука, раз.
— Ну на себя-то нимб тоже не цепляй, принцесса.
— А я и не святая, Олег. Можешь выкатить мне все свои претензии, я не против. Но сейчас я отвечаю на твой вопрос, — с трудом тяну воздух и судорожно растираю плечи.
Стараюсь прогнать по телу тепло. Которого с каждым словом становится только меньше.
— Я была готова. К твоей реакции, к тому, что ты в полное говно расхерачил наш дом. Сейчас жутко осознавать, но я этого боялась и ждала. Оскорблений, ссор, напряжения, скользящего в воздухе. Все стало так привычно с тобой. А потом ты поплелся на второй этаж. Ну я бросилась тебе помогать, но куда там! — нервно хмыкаю и качаю головой, болезненно изогнув губы. — Тонкая душевная организация в депрессии, творческое эго хозяина жизни ущемлено. Естественно, в таком состоянии зачем нам Лена, правильно? Правильно. Вот твой задетый за живое внутренний гений меня и отпихнул, приняв решение карабкаться самостоятельно.
Жмурюсь. Вспоминаю момент полета. Боль, пронзившая тело. Она стала ничем по сравнению с пониманием, свалившимся на меня, когда изумрудные затуманенные радужки обеспокоенно разглядывали мое лицо.
Именно тогда я поняла — чем дальше, тем будет только хуже.
Мы не двигались к спокойной и размеренной жизни.
