В журнале, который дала Нина Михайловна, не было картинок. Он больше напоминал подшитую скрепками газету. Я наугад раскрыл страницу и уже через минуту не смог оторваться. Я прочёл рассказ, даже скорее литературную зарисовку — маленькую, волнующую, переполненную чувственной страстью мужчины, который наблюдал за девушкой на лугу. Он долго любовался ею, описывал её красоту, восхищался, таял, изнемогал от острой необходимости приблизиться к ней. А она не замечала его, занималась своими делами: принимала солнечные ванны, подставив небу голые плечи, что-то рисовала в блокноте. Рассказчик чувствовал безвольное притяжение, которому не мог противиться. Красота природы, красота молодой женщины, красота внутреннего желания, обуревавшего его, ослепили этого мужчину. Он вышел из своего укрытия, подошёл к девушке, повалил её на землю и овладел ею в несколько минут. Она почти не сопротивлялась, только смотрела в небо застывшими глазами и не проронила ни звука. Автор описал это актом истинной любви, когда он любил её, а она любила его — безымянно, безропотно, молниеносно и вечно в единственном кратком миге совокупления. Когда рассказчик поднялся на ноги и пошёл прочь от девушки, он уже знал, что никогда больше не увидится с ней, но отныне будет любить её всегда. Она осталась такая же красивая и растерзанная лежать под небом, ставшим единственным свидетелем их бессмертной любви. Обоих любовников переполняла легкость и нежность после исполненного долга перед самими собой за то, что они сумели быть настоящими, открытыми своим чувствам и порывам.
В этом рассказе не было слова «секс», не упоминались названия гениталий. Все было прочувствовано и передано сквозь чистые краски природы, сквозь ощущения сердца. В свои двенадцать лет я уже знал, что такое изнасилование, и как оно в теории происходит, но я поверил рассказчику, что ничего дурного он не сделал. Даже напротив — совершил подвиг души перед разумом, сделав счастливыми сразу двоих людей. Я не думал о том, как бы тот же рассказ прозвучал из уст девушки, и что в действительности мерцало в её глазах, пока незнакомый мужчина сдирал с неё бельё и вторгался в её лоно. Молчала ли она из страха или от удовольствия, что кто-то угадал её истинные желания? В силу юности мне были неведомы подобные хитросплетения. Однако тот рассказ прочно вошёл в меня как ода настоящей любви — спонтанной, непредвиденной, накрывающей молниеносно. Он рычит от счастья обладания любимой женщиной. Она благословляет его своим молчанием и смиренно принимает его семя в себя. Такова была формула чистого экстаза, где двое соединяются в одно, и земля, на которой они отдаются друг другу навечно, удобряется их потом, спермой и слезами.
Я представил себе, как он отдаляется от неё, испытывая глубокую благодарность. Его руки, губы и чресла до сих пор пахнут ею. Она уже позади, но неразлучна с ним невидимой связью, которую отныне невозможно разрушить.
Я закрыл журнал и отдышался.
Я уже был не в читальном зале, а у себя дома в кухне. И мне давно не двенадцать, хотя я до сих пор иногда читаю литературные журналы, но уже всё больше в цифровом формате. Печатные издания были в ходу до тех пор, пока интернет не пожрал почти всю бумажную корреспонденцию и книги. Пятнадцать лет назад, когда я прочел тот судьбоносный рассказ, всё было иначе — и для меня, и для всего мира. Теперь у меня есть польский паспорт, но я редко бываю в Польше. Кроме паспорта, с ней меня больше ничего не связывает. Я один пью растворимый кофе и на кончиках пальцев слышу, как замирают в памяти воспоминания из далёкого прошлого. В читальном зале я познавал любовь глазами случайного мужчины, выплеснувшего свою звериную мощь в случайную женщину. И долгие годы после этого я пытался рассмотреть ту любовь через глаза женщины. Ответы мне приходили самые разные и порой самые неожиданные. Но теперь я с одинаковой долей вероятности понимал, что в своих суждениях автор рассказа был чудовищно неправ и иррационально прав одновременно.
