Мы резались в карты на бобы вместо денег. Папа всегда играл молча, с обычной своей спокойной улыбкой он обирал нас дочиста. Взрослые что-нибудь пили – вино, ром, водку. Мы много хохотали, и тетя Амелия уходила спать, скрючившись, потому что от смеха у нее болел живот.
Я спала в комнате с мамой и папой, они – в двуспальной кровати, я – в односпальной, нас разделяла тумбочка. Ложась спать, я смотрела на свою пустую постель, вспоминала Паулину и клала подушку на ее половину кровати, чтобы закрыть пустоту.
Все произошло посреди ночи. Меня разбудили голоса, точнее, обвинительная речь тети Амелии. Я спустилась по лестнице вслед за папой. В гостиной было темно, в центре стояли Гонсало и мама, а у лестницы – тетя.
– В чем дело? – спросил папа.
– Я застала их тут.
Казалось, во рту у тети камни.
– Я спустился налить себе воды, – сказал Гонсало.
– А я читала, мне не спалось, – сказала мама.
– Без света читала? – спросила тетя.
Дождя не было. Мир снаружи дома казался спящим великаном, шум моря – его дыханием. А внутри – мрак, наши силуэты и тень шкафов, чернее самой ночи.
– Лампа погасла, Гонсало помогал мне ее зажечь.
– За идиотку меня держишь, Клаудия?
– Да ты пьяна, – сказала мама.
– А ты лицемерка. – Тетя с трудом держалась на ногах.
– О господи, ты что, застала нас за чем-то непристойным?
Тетя, не в силах ответить, уставилась на маму.
– Послушай, Амелия, я по-хорошему тебе говорю. Ты пьяна и видишь то, чего нет. Так я и знала, что не стоит нам ехать с тобой в отпуск.
Мама прошла мимо тети и взяла папу под руку:
– Пошли.
Мы поднялись к себе и легли. Осталось лишь мерное дыхание моря.
Рано утром мы собрались и спустились умытые, одетые и с чемоданами. Тетя с Гонсало завтракали в столовой. Мы вышли не попрощавшись, даже не посмотрев на них.
Это был последний раз, когда мы cобрались все вместе.
– Вы с мамой когда-нибудь ходите в «Зас»?
Папа задал мне этот вопрос на следующий день после нашего возвращения из Ла-Боканы. А может, через день. Мы с ним стояли на улице вдвоем, без мамы. Ночью шел дождь, а утром все было в тумане, будто мир укутала белая простыня. Я посмотрела на папу и подумала: за что ты так со мной? Он, вооружившись улыбкой, ждал моего ответа. Я вздохнула.
– Да.
– Вы заходите внутрь?
– Иногда.
– А иногда вы ждете снаружи, и к вам выходит Гонсало?
У него на лице застыла улыбка.
– Ага.
– По средам мама отвозит тебя на рисование, а сама идет с тобой или уезжает?
– Уезжает.
– И возвращается нескоро?
Я ненавидела его.
– Можно мы о чем-нибудь другом поговорим?
Улыбка испарилась. Он взял меня за руку, мы пошли дальше по проспекту вдоль реки. Город был сумрачный и одинокий, как нутро старого дома.
В следующую среду мама притормозила возле художественной школы, подождала, пока я вылезу из машины и зайду в здание. Небо было хмурое, к влажной земле прилипли сучки и сухие листья – коричневые, желтые, зеленые. Погода стояла промозглая, поэтому мы с мамой обе надели что-то с длинным рукавом.
Уже в дверях я обернулась к ней. Я могла бы сказать ей: не уезжай. Сегодня мы будем рисовать портрет, останься, пожалуйста. Хоть у меня и была с собой ее фотография, было бы лучше, если б она осталась и попозировала мне сама. На фотографии ты красивая, но в жизни еще красивей. Она была в желтой блузке на пуговицах с высоким воротом, губы накрашены красной помадой, волосы собраны в элегантный конский хвост. Они всё знают. Мама помахала мне на прощание. Не уезжай сегодня, могла бы сказать я.
