С полудня стояла такая жара, что весь город, казалось, таял. У мамы над верхней губой выступили капельки пота, у меня взмокли виски. Вдруг с земли в воздух взлетела бумажка. Ветви деревьев вздрогнули, и на мгновение все вокруг замерло: машины, люди, звуки. Во всем Кали не осталось ничего, кроме порыва ветра.
Мы пришли в «Дари». Смирившись, что адидасов мне не видать, я заказала то же, что и всегда: ванильный рожок. Мы вышли, я – с мороженым в руке. Обезумевший ветер взъерошил нам волосы. Садиться мы не стали. Гонсало рысцой перебежал дорогу. Мамин взгляд потеплел, она собрала волосы в ладонь и стояла так, пока он не подошел и не оказался с ней лицом к лицу.
Ни он, ни я не поздоровались. Я села, не глядя на них, и принялась лизать мороженое; дело это было нелегкое, потому что мороженое таяло, а ветер впечатывал в него мои волосы. Я перешла к рожку – медленно уничтожила вафлю, а когда она закончилась, схватила маму за руку:
– Пошли?
Она взглянула на меня. От ее злости не осталось и следа. Мы пошли назад, я думала, что к машине. Когда я опомнилась, мы стояли у витрины «Хенеро».
– Ты мне их купишь?
Я не верила своему счастью.
– Куплю, – сказала она, – это будет часть подарка на Рождество.
Елка в «Зас» была огромная, с золотой звездой на верхушке. На ветвях ее висели красные и серебряные шары, и я отражалась в них вся перекошенная, c темными инопланетянскими глазами, носом-инжириной, огромной головой и рахитичным тельцем. Мне захотелось показать отражение маме. Их с Гонсало поблизости не было. Я поискала вокруг. Они обнаружились в глубине магазина, в примерочной кабинке.
Я слонялась по магазину, не зная, чем себя занять. Один продавец показывал покупателю костюмы, другой начищал ботинки в витрине. Кассир за прилавком болтал по телефону. Внизу, под дверью примерочной, прижимались друг к другу коричневые мокасины Гонсало и мамины красные туфли на каблуках.
Ноги принесли меня к галстукам. К цирковому занавесу и чудесам: ярмарке, зачарованному лесу, волшебной стране.
Кассир, покупатель и продавцы были заняты своими делами. Мама с Гонсало по-прежнему стояли в примерочной. А я ведь могла бы выйти на улицу, потеряться в городе, меня мог бы украсть похититель детей или какой-нибудь сумасшедший – сунул бы в мешок, и поминай как звали.
Ладонь у меня была грязная от растаявшего мороженого, пальцы – черные и липкие. Я посмотрела на себя в зеркало: футболка в подтеках, лицо перемазанное, волосы спутались, прическа перекосилась. Пугало какое-то. Мелкая, тощая, черная вся – мама говорила, как она в детстве, но на самом деле – вылитый папа. Уродина.
Я вернулась к занавесу, скрывавшему от меня чудеса, и аккуратненько провела рукой по галстукам, взлохматила их. Сунула внутрь обе руки, раздвинула галстуки, занавес открылся. Я была разочарована: ни сладкой ваты, ни гномов, ни радуги внутри не оказалось, а один только алюминиевый стеллаж.
Из мести я прошла между рубашками на вешалках – прошла вся целиком, а они тянулись ко мне, будто морские водоросли. Перепачкаются – и отлично. А потом – между брюками, как в темном шершавом лесу. Брюк я тоже не пожалела. Я вышла наружу. Кассир перестал разговаривать. Продавец все показывал покупателю костюмы, а рядом другой начищал ботинки. Мама с Гонсало еще не вышли.
Я пошла к примерочной. Остановилась прямо перед дверью. Коричневые мокасины стояли перед красными туфлями на каблуках. Ко мне подошел кассир, улыбнулся и показал сжатую ладонь. Разжал кулак. Внутри оказались красные карамельки из тех, что они предлагали покупателям.
