– Я… уже ухожу, – прошептала она, не смея смотреть ему в глаза.
Он же медлил, словно давая понять, что не собирается быстро отпускать её. Его присутствие обжигало сильнее, чем зной солнечного дня в библиотеке. Елена чувствовала, как в ней бурлят страх и желание, словно две враждующие стихии.
– Сестра Елена, – негромко произнёс он, наклонившись чуть ближе. – Ты ведь и сама осознаешь, что есть нечто большее, чем строгие обеты. Порой искушение – лишь путь к более искреннему пониманию себя. Разве душа не должна гореть, чтобы достичь света?
Она застыла, сердце стучало так громко, что в ушах стоял гул. Что-то внутри неё протестовало против столь кощунственных речей, но другая часть, сокровенная и слабая, жаждала услышать от него продолжения. Вдруг порыв ветра толкнул приоткрытую дверь, и кладовую озарил внезапный отблеск фонаря из коридора.
– Я… не знаю, о чём ты, – выдавила она, опустив взгляд, и выскользнула в коридор прежде, чем он успел сказать что-то ещё.
Оставшись один, Малек провёл ладонью по холодному камню, и уголки его губ тронула бледная усмешка. Как легко люди впадают в самообман, когда их внутренние желания бьются о преграды, воздвигнутые религией и обществом.
«Её сомнения уже созрели, – подумал он, – и осталось лишь дождаться, когда она сама снимет с себя маску благочестия. Какое прекрасное зрелище ждёт меня в этом скромном монастыре!»
Тяжёлые тучи за окном сомкнулись над вечерним небом, и первые капли дождя зашуршали по листьям. Мрак сгущался в покоях обители, и лишь монастырские свечи отгоняли тьму длинными пляшущими тенями на стенах. Среди этих колеблющихся огней, как в причудливом театре теней, каждый играл свою роль:
Сестра Елена, взволнованно взирающая в собственное сердце, разрываясь между верой и неведомым желанием.
Сестра София, которая остро чувствовала угрозу, но ещё не знала, как её остановить.
Мать Агата, погружённая в делах обители и видящая в Малеках лишь добродетельного помощника.
И сам Малек, холодно взирающий на будущие жертвы: он был и режиссёром, и актёром, и хищником, и искушающим демоном в одной облике.
Так тонкие трещины продолжали пролегать по фундаменту монастырской святости. И никто, кроме, возможно, сестры Софии, не понимал, что семена греха уже пустили корни в стенах обители. Скоро эти стены – когда-то крепкие и непоколебимые – могут оказаться беззащитными перед силой, что таится за улыбающимся ликом молодого наставника.
Детство. Флешбэк. Вкус греха
Вино в монастыре пахло чем-то запретным. Оно стояло в подвале, на полках из тёмного дуба, в тяжёлых бутылках, запечатанных воском. Малеку было семь, и он не понимал, почему взрослые, произнося слово «вино», говорили об этом либо с благоговением, либо с осуждением, как о чём-то слишком сильном для обычного человека.
Он знал лишь одно: он хотел попробовать.
Монастырь был его домом с рождения. Он рос среди каменных стен, среди молитв, запаха воска и ладанного дыма. Никто не называл его проклятым, но на него смотрели иначе. Сёстры говорили о нём полушёпотом, а монахи, когда думали, что он не слышит, обсуждали его мать.
«Сын богини… сын ведьмы… не человек, но и не демон…»
Он не знал, что именно он такое, но это не имело значения. Мир, каким он его знал, был строг, сух и полон запретов.
Однажды ночью, пробравшись в погреб, Малек откупорил одну из бутылок. Он не испытывал страха – только любопытство. Красная жидкость переливалась в слабом свете лампы, будто живая, будто тёплая. Он сделал глоток.
