И это был действительно крепкий сон, потому что я совершенно не могла проснуться, снова и снова, переживая свой самый страшный кошмар. Пожалуй, та самая первая экзекуция от супруга была самой жестокой и беспощадной. Он заставил меня выпустить крылья, зафиксировал их и, медленно наслаждаясь моими криками от ужаса, рвал их металлическими когтями, надетыми на его пальцы. Константин проводил по ним руками, наслаждаясь ручейками крови, стекающими по моим молочно-белым крыльям. Я буквально заходилась от боли и рыданий. Слезы катились по лицу крупными каплями, падали в алые лужицы под ногами, в которых таяли, словно снежинки, мои перламутровые чешуйки с небольшими перьями. Супруг был доволен собой. Время от времени он поднимал мою опущенную голову, когда я уже теряла сознание, и жёстко целовал меня в губы, терзая еще и их.
Константин, как сумасшедший скульптор, делал из меня экспонат своей безумной выставки. Когда он закончил «работать», то любовно отмывал мои некогда белоснежные красивые крылья, протирая мягкой тканью то, что от них осталось. А когда начала работать регенерация, он с такой же любовью обработал мои раны магическим соляным раствором, чтобы «сохранить свое творение». Затем супруг переодел меня в белое платье, отмыл лицо и уже после подкатил ко мне ростовое зеркало в золотой роскошной оправе. Он развязал веревки в основании моих крыльев, освободил мои шею и ноги, оставив веревки только на руках, посмотрел них и решил, что их нужно поменять. Поэтому супруг взял белый шелковый шнурок, перевязал их и расчесал волосы, формируя темные локоны и раскладывая их по плечам. Потом он встал за моей спиной, поцеловал в висок меня, еле держащуюся на ногах, и развернул к зеркалу. Сзади тоже было зеркало. Константин отошел слегка в сторону, продолжая придерживать меня, и возбужденно прошептал:
— Ты — мое творение… И скоро станешь совершенной...
Я смотрела на свои крылья, беззвучно плакала, смотрела на порванное покрывало крыльев и обливалась кровавыми слезами в душе.
— Зачем? — прохрипела я, не в силах уже плакать, так как меня трясло.
— Чтобы ты не улетела, нежность моя. Ты принадлежишь только мне, — после этих слов последовал поцелуй в висок, который, словно скальпель, полоснул по сердцу, и я… снова с криком проснулась в своей постели.
Перед глазами еще долго стояли мои крылья, разорванные в клочья. Крылья, которые уже не поднимут меня в небо… никогда.
Я сбросила с себя простынь и спустила босые ноги вниз, утопая в бежевом ворсе однотонного ковра. Затем я встала и, не заботясь о своей наготе, распахнула тяжелые шторы в стороны. Я долго смотрела на просыпающийся город из окна и впитывала в себя его суету. Дрожь постепенно покидала мое тело, нервы успокаивались, а грудь перестала испуганно вздыматься. Всё в прошлом. Марина умерла, а Эмма Вебер уже ничего не боится.
Лем точно знал, на что давить, чтобы я приехала сюда. А еще тоска по родине начала потихоньку проникать в сердце. Оказывается, не так просто забыть Россию.
И вот я в Питере… А в Москве по-прежнему живут мои родители и старший брат, которые уже оплакали меня, но наверняка не забыли…
Мне срочно нужно было в душ. Холодная вода поможет привести мысли в порядок и продолжить жить, как Эмма, которая никогда не выходила замуж за мага-менталиста, сломавшего ее и вылепившего из нее безумный экспонат для своей личной коллекции.
