Впервые Гидеон застывает в центральном холле, расфокусированным взглядом обводя снующих санитарок. На посту медсестры по-прежнему сидит очаровательнейшая девушка; привычная блёклость не режет глаз; врачи лениво затекают в холл, едва разлепляя глаза и расписываясь за ключи от кабинетов. И вроде всё как обычно, но… Но что-то заставило сердце затаиться в нервной дрожи. Непривычная тяжесть навалилась с такой силой, что Гидеон едва держался на ногах.
Утренний «ключный ритуал» он делает всё ещё блуждая где-то глубоко в себе. Кашель, резко разодравший глотку, наотмашь ударяет по солнечному сплетению, возвращая Гидеона в реальность. Медсестра, не забывая строить глазки всему белому свету, подскакивает к врачу, вцепившемуся в стойку, будто та единственная может удержать от падения в пропасть. Гидеон лишь отмахивается от помощи, с трудом замечая подошедшую, а затем ослабляет туго затянутый галстук чёрного цвета.
Девушка недовольно поджимает губы, не сдержавшись и участливо погладив его по плечу. Возможно, она сказала что-то из раздела: «Точно всё в порядке?», «Вам помочь, доктор Тейт?», но Гидеон даже под прицелами смерти не сможет облечь мелодию её голоса в знакомые уху слова.
Медсестра трётся рядом до тех пор, пока он не поднимает на неё раздражённый взгляд. Но стоит его перевести в сторону диванчиков для посетителей, как костяшки пальцев Гидеона и вовсе бледнеют. Он готов поклясться, что мужчина, расслабленно сидящий в кресле, буквально проклинает его или же – с особой страстью – наслаждается всем происходящим. На фоне угольно-чёрной рубашки с реверенткой, таких же брюк и туфель – особенно ярко выделяется бледная кожа, глаза цвета небесного расколотого льда и волосы: кучерявые, такие красочные, будто кто-то, не жалея сил, раздавил ягоды рябины, физалиса, облепихи и морошки, а потом нагло смешал сок, превратив цвет в насмешку для церкви. Сидящий выглядел как демон, Цербер, Принц Ада, но точно не как священник.
Он неотрывно следит за каждым действием Гидеона, кажется, даже не утруждая себя морганием. Врач, наконец, отлепляется от стойки, подарив ослепительную улыбку медсестре. Поравнявшись с пришедшем, что-то против воли заставляет затормозить. Черты лица пастора кажутся смутно знакомыми: надменно-изогнутые брови, тонкие аристократичный нос, острые скулы, чуть вздернутый уголок правой тонкой губы.
– Извините, – Гидеон не понимает: зачем вообще открыл рот? Но тут же списывает всё на любознательность. – Мы не могли видеться с Вами раньше?
Мужчина сохраняет бесстрастное выражение лица, но глаза… Гидеон готов поспорить на своё ментальное здоровье: в глазах сверкает невиданный задор.
Губы пастора практически не шевелятся, но Гидеону удаётся расслышать: «Думаю, и в этот раз не стоит». Но затем пастор поднимается с диванчика, руки занимают эстетично-возвышенное положение: чуть согнуты в локтях, а пальцы упираются друг в друга. Он смиренно улыбается, произнося:
– Если только Вы посещаете церковь по воскресеньям, сын мой.
«Он – истинная насмешка для всех церквей», – пролетает в голове Гидеона.
– Если бы там наливали, я бы был завсегдатаем, – уголок губы доктора тянется вверх.
Он хочет обескуражить священника, но тот лишь странно дёргает губами, словно подавляя улыбку. Кажется, даже выражение лица меняется на едва уловимую секунду: будто тот встретил давнего друга, с которым долгое время был разлучен километрами и милями.
