Себастьян присаживается на корточки, едва протягивая руки. Она впивается в них пустым взглядом.
– Я хочу лишь помочь тебе, – медленно проговаривает врач, замирая.
– Себе помоги, – очередная вспышка ярости из-за трясущихся пальцев, и руки безвольно падают на колени.
Беспомощная. Поломанная. Отправленная в утиль. Неизвестно кем, неизвестно когда, непонятно даже, кто она, насколько правдива реальность её существования и всё, что говорят вокруг об убийствах и диагнозах. Но, что страшнее, задавая себе из раза в раз один и тот же вопрос: «Смогла бы я убить?» – ответ всегда оказывался положительно пугающим. Ни одна часть никогда не сомневалась в этом умении. Более того – кто-то внутри срывал связки в хриплом крике, заставлял пробудить в себе то, отчего даже страх задрожал и забился бы в оконную щель. Но разве она имела право на что-то большее, чем ненавистный взгляд на окружающих?
Эсфирь чувствует тепло рук врача. И от этого будто тело оживает. Маленькие электрические разряды дают о себе знать в разных участках кожи. Дьявол! Пальцы перестают дрожать! Тело словно почувствовало защиту и… силу. Эсфирь заворожённо смотрит на собственные руки. Она уже и не помнила, когда видела их без тремора. К чёрту, она вообще ничего не помнила.
Переводит взгляд на руки врача, старательно застёгивающего каждую пуговицу. Большие ладони, вздутые вены на кистях и пальцы, которые, боясь вспугнуть её, скользят вверх по ткани, совершенно не касаясь тела и кожи.
С ним уютно. Тепло. Дьявол, так тепло! Плевать, что будет дальше, но жизненно-важным становится сохранить это чувство, продлить его, чтобы вспоминать потом каждую секунду. Ведь врач Себастьян Морган видит её официально в первый и последний раз?
Она не успевает подумать тщательнее, да и вообще подумать, как хватает его руки в свои, прижимая к солнечному сплетению.
Внутри грудной клетки разгорается пожар, который укрывает с головой, обдаёт каждый бледный шрам. Даже если это галлюцинация – плевать! Ещё никогда они не были такими… приятными!
Она зажмуривает глаза. С тьмой привычнее, спокойнее, не нужно смотреть страхам в лицо, не нужно бояться стать отвергнутой. Тьма покрывает уродства. А с недавних пор Эсфирь – синоним этого слова.
Дыхание Себастьяна перехватывает. Темнота поглощает рассудок. Первое и единственное желание – вцепиться в в её руки, что он и делает. Словно безумная может спасти его. Словно только она имеет власть над ним. Словно… он обязан служить ей.
– Что ты… – и он хочет так много спросить, но слова обращаются в смолу, заполняя собой гортань.
Черешня. Не вишня. Аромат черешни ударяет в нос. Яркие волосы служат спасительными сигнальными огнями для самолёта, сбившегося с пути и практически растратившего в небе всё топливо.
Он чувствует собственную дрожь. Или эта дрожь идёт по полу? Себастьян не может разобрать, не когда лёгкие изнутри разрываются в клочья. Не когда он не понимает, где находится. Хочется позвать на помощь, но, вот ирония, кажется, спасти его может только сидящая напротив.
А она словно не замечает его, лицевые мышцы спокойны, нет ни единой морщинки, глаза закрыты. Спокойная. Безмятежная… Мёртвая. И он готов поспорить, что уже видел лицо таким. В тот день солнце выжигало роговицу глаза, а надежда рассыпалась мириадами уродливых осколков прямиком на крышку гроба.
Себастьян падает, распахивая глаза. Осознание заползает в каждый из лабиринтов памяти. Руки жжёт. Её и вовсе почернели, но на несколько секунд, а затем снова обрели цвет фарфора. Он глотает воздух, пытаясь надышаться, восстановиться, да только всего воздуха мира не хватит на вывернутые изнанкой лёгкие.
