Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений - страница 4

В поэзии Шаповалова звучит уверенность в бессмертии рун. Наивная, по нашему времени, вера в торжество языка и в бессмертие любого описанного явления.

В царственность слова.

Но ведь, если разобраться, оно действительно – царит.

Вера Калмыкова

В защиту свидетельств

Дорога

Шли мы, покуда могли, заколдованы кровью,

от излучения мглы – к изумленью любовью.

Меря событья людьми, вешки ставя при этом:

от поколенья любви – к окрылению светом.

Были года холодны. Всё сиротское счастье:

от поклоненья любви – к оскоплению страсти.

Серою Шейкой во льды да походкой хромою:

от оперенья любви – к окрылению тьмою.

Нас не швыряли в тюрьму, как порой наших дедов,

жили мы – горе уму! – привкус чуда изведав.

Так отчего же порой зябнут руки от страха

на ледяной мостовой – и молчит Андромаха

на полустанке, в степи, жесткий снег утирая —

от прорастанья судьбы в область ада и рая…

Жизнь – позади, мы пришли, в никуда вырастая:

от озаренья души – к пустоте мирозданья.

Но повторяем, хрипя под могильной плитою,

что отворяем себя пред небесной чертою.

Матрица

Вере Калмыковой

не ищи за деревьями леса

а в песках мановенья воды

всё что в нас тяжелее железа

только отзвук погибшей звезды

только отсвет вселенной багровой

где мгновеньями вечность качнём

мы бездомное пламя сверхновой

злая искорка в небе ночном

смутный разум впотьмах разметала

зов сирот исчезающий свет

лишь ментальная тяжесть металла

нас уверит что нас уже нет

это знанье недолго продлится

краткий разум в награду зачти

матерь матрица злая таблица

первосмыслов слепые зрачки

Песенка кандагарского деда в сахалинской командировке с припевами

Перевод со старшесержантского

сюда где остров сахалин не долетает баргузин

зато допёрли зейбаржанец и грузин

дома на слом борьба со злом и тектонический разлом

и сам себя под ор подъём зовёшь козлом

дурилы не обижайте курилы

вам вилы когда сибирь от москвы полыхнёт

кавказы плюс гор памирских проказы

заразы и каждый вор и проглот

итог сынок владивосток там радиации исток

в груди лимонника листок и стронций бел

там много всяких фукусим но ими я не укусим

залп град калаш макар максим вот мой удел

японцы переходите в чеченцы

червонцы и всем народам шахидский прикид

россия я твой в погонах мессия

спроси я – ответ один: вечный жид

тряхнуло блядь а наплевать под одеялом благодать

хоть тыщу лет проголодать придется нам

восходит день бежит олень дороже женщины женьшень

хрен на часах торчит как пень и сам ты хам

далёко алеет бомба востока

дум стоко что ты земеля хоть волком завой

всё злее всё горячей и круглее

та гея что греки звали землёй

я тута в месяце таммуз духовной жаждою томлюсь

меня не душит здешний груз иди всё нах

мир мглой томим мне скучно с ним где вечен и невыразим

всех шестикрылых хиросим дымится прах

незваны вот-вот придут океаны

барханы дрожат от бурь закипевших вдали

за нами ещё вернётся цунами

и нас утащит туда откуда пришли

Два сонета

70-е

Ещё дрожит пугливый флюгерок —

бездомный дрон над пристальною башней.

Ещё закат, похожий на вчерашний,

не догорел. Всё скрыто между строк.

Жива надежда в сумерках дорог —

она обманчивее и пустяшней,

чем пополудни, и характер наш в ней:

увидеть не начало, но итог.

Ещё предметы сохраняют цвет,

ещё не все ночные кошки серы,

но дню уже суда и веры нет.

Чем этот миг – а чем он, кстати, плох! —

не смена двух заждавшихся эпох,

истосковавшихся по чувству меры?

90-е

Свершилось! Перед бездною стоим,

ломает плечи тяжесть ожиданья,

горчит в груди искусство выживанья,

Назад Вперед

Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений - страница 4

Похожие книги