Читать онлайн Вячеслав Шаповалов - Безымянное имя. Избранное XXI. Книга стихотворений

© В. И. Шаповалов, 2021

© В. Калмыкова, вступ. ст., 2021

© Дж. Джумабаев, Susan Suard, 2021

© Русский Гулливер, издание, 2021

© Центр современной литературы, 2021

На обложке использован фрагмент картины из серии «Миражи» Джамбула Джумабаева

Фото Iya Bouvron

Воистину, когда погребают эпоху, надгробный псалом не звучит. Далеко не каждому поколению доводится стать и мертвецом, и могильщиком; на долю Вячеслава Шаповалова и его сверстников эта сомнительная привилегия выпала.

Гражданская лирика – а русский поэт Вячеслав Шаповалов тяготеет к этому жанру, – больше других областей поэзии кажется переводимой на язык прозы. Представляется как будто достаточным, что, имея определённую общественно значимую идею и обладая умением рифмовать и тем более чеканить строфы, поэт излагает свою точку зрения способом, ещё психологами постнатального периода определённым как оптимальный для затверживания. Мысль о том или ином общественном явлении (а ведь аксиома, что гражданская лирика охватывает круг социально значимых и зачастую болевых тем), выраженная афористически ясно и фонетически выразительно, находит сторонников, благодаря чему поэт получает известность и обретает читателей, которые передают его друг другу по эстафете, на самом деле не имеющей ничего общего с эстетической реакцией; пресловутое art poetique оказывается наилучшим средством трансляции идеологем, признанных правильными там или здесь. Примерно на эту тему в «Литературных дневниках» писал Поль Валери: «К стихотворению мы подходим так, как если бы оно распадалось (и распадаться должно было) на прозаическое высказывание, автономное и самосущное, и на некий фрагмент своеобразной музыки, более или менее сходной с музыкой в узком смысле – той, какою способен звучать человеческий голос. Эта музыка, однако, не поднимается до пения, каковое, кстати сказать, равнодушно к словам, ибо зиждется исключительно на слогах». Под прозаическим высказыванием, вестимо, Валери понимал такое, «которое и в иной формулировке служило бы той же цели».

Вячеслав Шаповалов, родившийся, сформировавшийся и всю жизнь работающий в Бишкеке, столице советской Киргизии и независимого Кыргызстана – то есть, по имперскому географическому счёту, в провинции, правда, не такой уж глухой и без моря, – в предыдущих двух книгах, «Чужой алтарь» (2011) и «Евроазис» (2017), высказал, с такой точки зрения, сожаление о культурных последствиях распада СССР. Однако то, как он это сделал, опровергает тезис о переводимости гражданской лирики на язык прозы, какой бы она ни была; включив часть стихотворений в «Безымянное имя», свою новую книгу, он ещё больше усилил собственно поэтический контекст, увеличив концентрацию непереводимого до полного опровержения любых внеэстетических тезисов. Нельзя никаким образом, кроме единственно выбранного, изложить поэтическую идею, допустим, таких четырёх стихов:

Здесь фон – беззащитная и безразличная протоплазма социума, порождающая и уничтожаемая среда, в которой брести и бредить – единый процесс. Малевич с Марксом, Ахматова с Андреевским флагом растворены в пропорции 1:1. Весь образный ряд почему-то представляется пожранным чудовищем, облым, стозевным и лайяй. Неявное страшное не становится более пугающим из-за багрового огня: и без него, если вчитаться, ужаса нагнетено довольно.

Нельзя пересказать, что называется, своими словами поэтический цикл «Вечерний звон (Реквием русскому паломничеству в Киргизию)», хотя исторические факты содержатся в любом соответствующем источнике. Однако произведение к содержанию несводимо. Шаповалов пишет, конечно, и о собственных предках-переселенцах, но получаются стихи о встрече двух языков, двух просодий, двух ветвей народной поэзии, чьё совместное бытие парадоксально случилось – и естественным образом распадается ныне, чтобы в будущем, лет через 50, не ранее, породить, как всегда бывает, новый сладостный миф, который будет подкреплён, если позволительно в это верить, магией созвучий внутри каждой строки «Реквиема», усложнённой, отягчающей самое себя рифмовкой:

«Загубленная страна», о которой тоскует Шаповалов в другом месте («Смерть сказителя Саякбая (Фрагмент фрески “Великий поход Манаса”»), Русская Азия существует ныне только в головах тех немногих, кто помнит двуязычие, двукультурье, сложившееся значительно раньше советских объединительных усилий. Поэт оплакивает ситуацию, в которой кыргызский эпос «Манас» становился фактом русской, а через неё и мировой культуры; в основе гражданской позиции Шаповалова не геополитические, но лингвистические потери. Геополитическая реалия исчезла, пока ещё жива ментальная, но и ей суждено уйти вместе с теми, кто носит её в себе. Останутся лишь парадоксы искусства: «тень от ветра» («На старых раскопках»), «напевы немоты» («Археографика»)…

Сама война, т. е. вооружённое столкновение, для Шаповалова – событие, апокалиптическое наполнение которого обусловлено расподоблением языков:

В стихотворении с диковинным для среднерусского слуха названием «Хвостохранилище» апокалиптическая картина явлена в любой строфе:

А непривычное заглавие вдруг отчетливо дешифруется по контексту книги:

Сказанного представляется достаточно: перед читателем – создание художественное и только. В «Безымянном имени» нет ни одного текста, содержание которого исчерпывалось бы темой; над каждым властвует поэтическая идея, раскрывающая себя в блистающем великолепии звука и торжественном шествии образов. Их чрезмерный масштаб, непредставимый в ином жанре, оправдан направленностью лирики – при ближайшем вчитывании никак не гражданской, но философской: вряд ли это осознанно, но поэзия и не бывает совершенно осознанной деятельностью.

Пророческая истина открывается караванщику, погонщику верблюдов, бедуину-измаильтянину-израильтянину (как и гончар, погонщик верблюдов есть и будет всегда, эта профессия вне времени). Смысл откровения смертельно страшен, безмерен и вселенски огромен; обнадёживающего нет ничего в единстве космической картине бытия народов. Подробности поражают сознание, оно блуждает в них и запутывается, теряя себя:

Печальный вопрос «зачем» тонет в бездне времён, и путь начинается снова.

Дорога вперёд возможна, потому что есть сила, преодолевающая кровавую историю – язык. Шаповалов грезит об общем праязыке, образ которого, или след, или призрак проходит через множество стихотворений: небывалый и существующий лишь в фантазиях лингвистов, такой язык становится единственной реалией мира, точкой опоры и отсчёта: «неведомую жизнь итожа, в своём глумливом далеке // услышать тщимся слово Божье на беспредметном языке» («Языкотворец»). В нём слиты мужское и женское начала: «материнская речь породнит своим плачем миры, // а отцовская речь будет чуждую кровь леденить». Он есть цель и надежда, основание бытия:

В «Безымянном имени» пять разделов: «В защиту свидетельств», «Вечерний звон», «Карта мира», «…Но слепки душ и силуэты лет», «Руна». «Вечерний звон», кажется, более других насыщен стихотворениями, передающими реакцию автора на современные события: «Имперская элегия», «Недоиммигрант», «Государственное танго», «Ода цветным революциям», «Киргизский дискурс. 2010» и др. Разделы перекликаются друг с другом с помощью преемственных образов и мотивного эха. Вот пример: во втором стихотворении книги, в «Матрице», упомянуты «первосмыслов слепые зрачки», усиленные паронимически: «ментальная тяжесть металла», «матерь матрица». А в последнем разделе, в «Руне», этот образ получает веерное, да простится мне метафора, развёртывание:

«Безымянное имя» – целостный текст, завершенный поэтический замысел; понятный прецедент – поэтическая книга русского символизма. Ориентация Шаповалова на культуру становится всё очевидней; здесь соседство, да что там, точка схода Востока и Запада настолько явна, что Киплинг – а в текстах его интонация слышится довольно часто, – удивился бы, с какой небрежной безупречностью и на каком материале (ведь как будто его же собственном!) опровергнута его максима. Перед нами наглядный пример, как легко преодолеть поэзией изложенное афористически, т. е. прозой.

Лирический герой Шаповалова, вслед за автором пережив утрату социальных связей, обнаруживает себя в общемировом пространстве с единой для всех точкой схода. Помещённый в раздел «Карта мира», всё же особняком воспринимается цикл «Рождественские земли» – «Рождество в Вифлееме», «Рождество в Таш-Рабате», «Рождество в России», «Бегство в Египет», «Река Января», «Под рождественской звездой», «Чуйский тракт».