Читать онлайн Александр Образцов - Библиотека драматурга. Часть 2

Каждый актер имеет свой предел понятия.

Предел понятия режиссера не должен превышать актерский. Но и не должен открываться актеру. Режиссер должен умереть, но не выдать этой тайны.

Предел понятия драматурга должен быть в облаках. Сам драматург не должен быть явлен театру. Даже на премьере. В крайнем случае, он должен быть в Ялте по болезни.

О деньгах драматург не имеет права интересоваться. Когда ему подготовят договор, он должен молча прочесть и отодвинуть бумагу. Только через агента. Пьеса бесценна.

Известное заблуждение о драматургах и актрисах невозможно опровергнуть, потому пусть оно живет. Это придает скучной фигуре монументальность.

Давыдов, Нагульнов, Разметнов сидят за столом в правлении. Керосиновая лампа жёлтым, тифозным светом освещает их задумчивые лица. Какая-то собака вдали, на окраине хутора лает-лает, а потом и взвоет.

Давыдов. Себе.

Нагульнов. Казна.

Давыдов. Здесь больше.

Нагульнов. Покажь.

Давыдов. Возьми на веру, товарищ дорогой.

Нагульнов (хрипит). Покажь, говорю!

Давыдов. Я тебя на парткомиссию отправлю, хоть ты и есть краснознаменец и секретарь ячейки! Факт!

Разметнов. Не надо, Макар…

Нагульнов медленно поднимается, хватая воздух перекошенным ртом, неуловимым движением бросает руку в карман шинели и бьет через сукно по окнам. Собака стихает.

Давыдов. Вот так. Проиграл ты свою кобылу. Раздай, Разметнов.

Разметнов тасует, сдает по карте, подрезает колоду.

Давыдов. Что в банке?

Разметнов и Нагульнов переглядываются.

Разметнов (нерешительно). Пять борон осталось…

Давыдов (багровея). Это ты… мне?! Мне… пять борон?.. Ты посмел… имущество колхоза?!..

Жуткое молчание.

Нагульнов (торопливо). Это он, товарищ Давыдов, не подумав… Пяти борон-то давно уж нет… В колхозе, точно…

Давыдов (грохает кулаком по столу). Так что ж ты мне… народное добро всучить пытаешься?!

Разметнов. Так ведь, товарищ Давыдов, родной ты наш… ты ж всё, подчистую… Нет уж у нас… кроме лампасов-то… не осталось ничего!

Входит Лушка с телом сухого литья и шалью на плечах.

Лушка. Врёт.

Давыдов. А-а! (Разметнову.) Слыхал? Я тебя счас к стенке буду ставить, потому что ты есть вражий…

Лушка. Да нет, Семён. Ты не понял. Вы на меня сыграйте. А то мне дюже скучно.

Пауза.

Давыдов. Ты, Лушка, не корова, чтоб на тебя играть. Пользы от тебя колхозу никакой.

Лушка. А ты для себя сыграй.

Давыдов. Для себя мне, Луша, ничего не нужно.

Лушка. Ой! А ночью мне в ухо дышал? Задышит, задышит!

Давыдов (бледнея). Ты, Луша, меня не выводи – а то у меня рана откроется в паху.

Разметнов (озабоченно). Что ж за рана у тебя, товарищ Давыдов? А то у нас есть…

Лушка. Да грыжа у него! Двусторонняя!

Давыдов (грохая кулаком по столу). Ставь её в кон! Карту! Ещё! Себе!

Разметнов (сдает себе две карты, бледнеет). Очко…

Давыдов. Здесь тоже!

Нагульнов. Банкомета очко…

Давыдов. Это кто вам сказал? Я эти кулацкие разговорчики!..

Лушка(ласкаясь). А ты им покажь, Сёма… Покажь… И пойдем за занавеску… (выхватывает карты). Вот вам! Глядите!

Разметнов. Перебор…

Нагульнов. Точно, перебор! Так ты ж, товарищ Давыдов, весь хутор у нас сжулил!

Давыдов (прыгая в угол, выхватывая лимонку). Всех разнесу!

Нагульнов (прыгая в другой угол, выхватывая наган). Перестреляю всех к такой матери!

Разметнов (прыгая в третий угол, хватая скамейку). Живым не дамся!

Лушка (восхищённо). Ну – чисто георгиевские кавалеры!

Отбрасывает шаль. Орудия убийства медленно опускаются вниз. Собака на окраине хутора начинает лаять. Затем воет. Коллективизаторы молча бросаются к двери, выбегают в ночь.

Лушка(растерянно). От гопники… От мерины партейные! Ишаки! Истэблишменты!

Закутывается в шаль. Застывает.

С окраины хутора раздается пальба, взрывы гранат. Собачий вой стихает.

Через некоторое время приближается хоровая песня в стиле «Статус кво».

Вваливаются компанией, в обнимку Яков Лукич, Половцев и Лятьевский. Не обращая внимания на Лушку, садятся за стол. Керосиновая лампа жёлтым, тифозным светом освещает их. Половцев сдает карты.

Лушка. Сыграйте на меня, господа хорошие. Дюже скучная у вас держава. Выть хочется.

Начинает выть.

Белогвардейцы, отложив карты, присоединяются к вою. Убитые лица Давыдова, Нагульнова и Разметнова приникают с той стороны к стеклу и тоже воют.

Затем к ним присоединяется и собака на окраине хутора.

Действие происходит у ствола взорванной шахты.

Кошевой. Прощай, Любка!

Любка. Прощай, комиссар. Береги себя.

Громова (с упрёком). Люба, в такой момент.

Любка. Ах, Улька! Ведь я ж ему, дураку, когда ещё предлагала. «Береги, говорит, честь смолоду». И шо теперь с этой честью?..

Тюленин. А шо ж мне не предлагала?

Любка. А тебя я любила.

Тюленин. Тю! А мне, значит, не надо, да?

Громова. Тише. Немец слушает.

Кошевой. Твоя очередь, Серёга.

Тюленин. Нет, ну я не знаю!.. Значит, Серёга пойдет, Серёга все сделает, Серёга свой парень, а мы пока поговорим, как папа с мамой в темноте, так, что ли?.. Ух ты, курва!

Любка бьет Тюленина по морде. Тюленин отвечает. Громова становится между ними и Любка, не желая того, хлещет её по великолепной щеке.

Кошевой (кричит). Слушать меня!.. Комсомолец Тюленин, стать смирно!

Тюленин. Я тебе стану, гнида!

Начинает гонять Кошевого по узкой площадке. Громова утешает рыдающую Любку.

Оберштурмбанфюрер. Следующий. Шнеллер. (Читает.) Тю-ле-нин. Тю-ленин? Вас ис дас? Ви ест киндер Ленин? Что ест Тю? Отвечайт!

Тюленин(останавливаясь). Вот это молоток. Ну и фашист. Не ожидал! Тю-ленин! Урра!

Прыгает в пропасть.

Громова (склоняясь над пропастью). И я тебя любила, Сергей! Прости!

Тюленин, подброшенный изумлением, возвращается из бездны.

Тюленин. Это ты, Ульк?

Громова. Я! Да! Я не хочу быть комсомолкой! Я хочу тебя, Сергей!

Тюленин (оберштурмбанфюреру). Ты! Понял? Тю – это значит: плевать я хотел, и так далее! Давай быстро, Ульк.

Сбрасывает одежду. Громова также поспешно освобождает великолепное тело.

Кошевой. Ребята! Это же разложение! Это разоружение перед лицом врага! Комсомолка Громова!

Громова. Летим, Сергей!

Обнявшись, Громова и Тюленин прыгают в ствол.

Оберштурмбанфюрер (подбежав к краю). Тшорт! Ну и красотка!

Любка. А я не хуже! (Сбрасывает одежду, освобождая прелестную фигуру). Подохни, фашист, и остолбеней! «Шаланды полные кефали…»

Ступает в пропасть. Кошевой и оберштурмбанфюрер смотрят друг на друга, чешут затылки.

Оберштурмбанфюрер. Что, больше не осталось? Сдохнуть можно от огорчения.

Кошевой. Так сдохни!

Мгновенно скинув одежду, оказывается очаровательной комсомолкой. Ласточкой летит в пропасть.

Оберштурмбанфюрер. Стойте!.. Нет, я помру, потому что не пойму. И не пойму, потому что помру. О, майн готт, что за народ! Что за язык! Что за живот у этой комсомолки!

Сбрасывает форму и стреляет себе в висок из парабеллума.

Жених забивает гвоздь в стену, промахивается, бьет по пальцу, воет, пряча руку между ног. Лолита достает её оттуда, дует, приговаривает что-то, затем прячет между своих ног.

Входит Г.Г.

Г.Г. Шлюха!

Лолита (быстро). Старый козёл!

Жених. Ты что, рехнулась?

Лолита. Не твоё дело.

Г.Г. Убери руку, шлюха!

Лолита. Не твоё дело, папочка.

Жених. Кто-нибудь мне объяснит?.. Дай сюда руку.

Лолита. Не дам.

Г.Г. Ах, не дашь!

Хватает молоток.

Г.Г. Не дашь!.. Не дашь!.. Не дашь!..

С каждым новым возгласом бьёт молотком по своим пальцам на стене.

Жених. Что он делает?! Кто он такой?.. Вот так семейка!..

Лолита выпускает его руку, смотрит на Г.Г…. Грудь её высоко вздымается, губы приоткрываются, глаза наоборот…

Г.Г., прикончив пальцы и суставы на левой руке, бьет молотком по колену, по лбу и т. п.

Все глубоко несчастны, но испытывают непрекращающийся оргазм.

Го Можо. Давайте станем самыми главными в мире!

Кортасар. Да. Это было бы справедливо.

Натали Саррот. Бэ-э-э!

Борис Пастернак. Да. Но это не требует доказательств.

Го Можо. Как же не требует? Вы попробуйте убедить Мао Цзедуна!

Эзра Паунд. М-э-э-э!

Кортасар. Ночью Сена красива, как Хулио Кортасар в зеркале старого отеля с полутемными…

Го Можо. Вы уклоняетесь от темы!

Кортасар….дубовыми фиговинами… Но нельзя говорить под руку художнику! Вы хоть раз говорили под руку биллиардисту?

Го Можо. У нас в Китае бильярд запрещён Уставом партии.

Натали Саррот. Правильно. Браво, господин Лю-Шаоци!

Го Можо. Я ходил играть в бильярд в советское посольство в половине одиннадцатого. Улочки Бэйпина, тогда ещё мощеные диабазом, маслянисто сверкали под луною, по ним стремительными чёрными тенями проносились изумрудные коты…

Эзра Паунд. У меня украл.

Го Можо. Нет, это я сам написал! По-китайски!

Борис Пастернак. Товарищи, давайте решим тот вопрос, а потом будем ругаться.

Кортасар. Давайте выберем Пастернака председателем собрания.

Борис Пастернак. Я стесняюсь.

Натали Саррот. Давай! (Свистит.) Русского в председатели! И пусть Черчилль проглотит свою сигару! (Свистит.)

Го Можо. Я, конечно, не против… Но… китайская культура…

Натали Саррот. И Го Можо выберем! Сопредседателем! (Свистит.) Пусть Сталин откусит козырек у своей фуражки!

Кортасар. В таком случае… Да.

Натали Саррот. Нет, я этого аргентинца не предлагаю.

Эзра Паунд. А что? Получается тройка. Садись, Хулио, садись. (Кортасар садится в президиум.) А теперь они нам головы отвинтят, Натали.

Натали Саррот. А мы отсюда уйдём и всё.

Борис Пастернак, Го Можо (вместе). Как это вы уйдёте?

Эзра Паунд. Вот. Я сказал.

Натали Саррот. Ну, ладно. Ну, чего вы. Сейчас встали и пошли. (Эзре Паунду.) Пошли.

Эзра Паунд. Пошли.

Натали Саррот. Что же ты не встаёшь?

Эзра Паунд. Ты же предложила.

Натали Саррот. Ну и что. Я женщина.

Эзра Паунд. А им на это, знаешь…

Натали Саррот. При чем тут они? Это ты должен встать, потому что я женщина.

Эзра Паунд. Откуда я знаю, куда ты собралась.

Натали Саррот. Да никуда! В жопу!

Борис Пастернак. Не ругайтесь. Нехорошо.

Натали Саррот. Заткнись! Я тебя выбрала! Я тебя и отзываю!

Борис Пастернак(президиуму). Предупредим?

Го Можо. Наши народы, мадам Саррот, имеют долгие традиции бытовых запретов, поэтому китайская культура…

Натали Саррот. Да пошла она в жопу, твоя культура! (Эзре Паунду.) Пошли из этой рыгаловки.

Эзра Паунд. Пошли.

Натали Саррот. Ну, так вставай!

Эзра Паунд. А ты?

Натали Саррот. Я женщина!

Кортасар. Только внешне.

Натали Саррот. Ну, на то, чтобы выцарапать кое-что этому аргентинцу…

Го Можо. Второе предупреждение, товарищи.

Кортасар. И последнее.

Эзра Паунд (Натали Саррот). Тихо! Сиди тихо! Ты разве не видишь, что они…

Го Можо. Паунду, этому мистеру, первое, как я полагаю?

Тишина.

Эзра Паунд. Можно нам… посоветоваться?.. Товарищи?

Тройка вполголоса обменивается мнениями.

Борис Пастернак. Да. Конечно. Но не вставая.

Эзра Паунд. Спасибо. (Натали Саррот.) Натали, у тебя есть помада?

Натали Саррот. Есть. Зачем?

Эзра Паунд. Дай, пожалуйста.

Натали Саррот лезет в сумочку.

Кортасар. Э-э, ну-ка, – без шуток!

Натали Саррот. Да какие там шутки?

Вытаскивает израильский автомат «узи» и расстреливает президиум.

Эзра Паунд. Ты мне обещала помаду.

Натали Саррот подаёт ему помаду. Эзра Паунд рисует на лбах убитых красные звезды.

Эзра Паунд. Смотри, – она уже кончается.

Натали Саррот. Ничего. Сегодня у нас ещё (заглядывает в книжечку) Манн, Томас. И два испанца. Хватит.

Эзра Паунд. Тогда хватит. Испанцы худощавые.

Натали Саррот. Но лбы у них бывают.

Уходят. Звучит «Болеро» Равеля. Борис Пастернак просыпается. Он мокр.

Входит Натали Саррот с чашкой кофе. Ставит на столик. Уходит. Чашка взрывается. Борис Пастернак гибнет вторично. И уже не придумать как его воскресить. Что уж тут говорить о каком-то Го Можо! И об остальных 58243 членах Союза Писателей СССР. Единственное, что постоянно повторяется – так это «Болеро». И под него катают англичане… как их… Ну, понятно. Потом Натали Саррот и их убирает, потому что иначе пьеса никогда не кончится. А Натали спешит в магазин, за помадой.