Библиотека счастливых - страница 2

«La Malouinière».

На самом деле нашему дому это название не подходит – он не был построен судовладельцами в XVIII веке и не расположен за пределами города, но в детстве мне очень нравилось это слово, и я решила, что он должен называться так. Бабушка с дедушкой так его и окрестили, чтобы доставить удовольствие маленькой девочке, какой я тогда была.

Улыбаюсь, вспоминая об этом.

Стоит только выйти из машины – ветер залепляет мне лицо волосами, падают первые капли дождя, – и я бегу к багажнику, чтобы достать чемоданы и как можно скорее затащить их в дом. Я слишком хорошо знакома с предательской погодой Бретани для того, чтобы проявлять оптимизм: прямиком на нас идет шторм.

По крыльцу расхаживает молоденькая, с еще серым оперением чайка, смотрит, как я отчаянно сражаюсь со своей ношей. Кидаю на нее недобрый взгляд и, пыхтя, сваливаю багаж перед дверью – сразу видно, что в последнее время я совсем не занималась спортом. Входят ли в понятие «последнего времени» последние десять лет? Думаю, в ближайшие дни я смогу глубоко и подолгу размышлять над этим. Как и над другими важными вопросами типа «есть ли у пингвинов колени» или «зебры – белые с черными полосками или наоборот»?

На самом деле меня пугает время, которого у меня будет хоть отбавляй.

Череда минут и секунд приведет меня в пустоту, к отсутствию, одиночеству, отчаянию, трагедии и смерти. Хватит ли мне сил встретиться со всем этим лицом к лицу?

Стук птичьих лапок, топчущихся по доскам, сбивает меня с мысли, и я переключаюсь на чайку. Наверное, выгляжу жалкой в ее глазах. Хорошо, что она не может прочитать мои мысли! М-м… чайки же не умеют читать мысли, да? Люси, заканчивай с дурацкими вопросами!

Люси, ты что, думаешь, будто…

Чайка орет. Хватаюсь за голову. Я уверена, что эта птица, при ее росте в двадцать сантиметров, смотрит на меня свысока, и невольно пытаюсь наладить с ней отношения, должна же она понимать, кто здесь хозяйка. Как знать, может, у нее ум устроен, как у собаки, и ей сразу надо дать понять, кто будет командовать.

– Чего тебе?

Пронзительный вопль.

– Можешь объяснить? Я не совсем поняла.

Чайка крутит головой и топорщит перья, будто хочет объяснить, что я дура, и мне хочется подойти поближе и согнать ее с крыльца. Но становится любопытно, что будет дальше, и я, прищурившись и слегка наклонив голову, смотрю на нее так злобно, как только могу, и тычу в птицу пальцем. Можно подумать, мы друг дружку оцениваем.

– Послушай, цыпочка, настроение у меня очень паршивое. А мои пальцы мне еще пригодятся. Не будешь ли ты так любезна отсюда свалить?

Чайка тоже наклоняет голову и снова пронзительно кричит.

– Да-да, поговори еще, но знай, что я тебе не верю!

Чайка делает три мелких шажка бочком, как будто ей нечем заняться, а я тем временем роюсь в сумке в поисках ключей. Дверь поддается не сразу. Вхожу, оставив чайку снаружи и напоследок украдкой на нее взглянув, чтобы убедиться, что она за мной не идет.

С этими странными птицами никогда не знаешь.

И тут меня ошеломляет еще один вопрос, на этот раз как нельзя более своевременный и заслуживающий того, чтобы над ним задуматься: а зачем я сюда притащилась? Я втайне надеялась, что, как только доберусь до места, меня озарит, как только перешагну порог, сразу все пойму про свое будущее, и вот… ничего.

Ничегошеньки, ровным счетом. Задрав голову, неизвестно кому выговариваю: