Моя гостья, которой я виделся всемирно известным писателем, человеком, живущим в уединении среди величественной природы, в дивном уголке под названием Биг-Сур, принялась ругать меня – а может, ей казалось, что она меня утешает, – за то, что я пытаюсь делать слишком много такого, что не имеет никакого отношения к моему творчеству. Все это звучало настолько абсурдно, что, несколько опешив, я грубовато спросил, а кто, по ее мнению, должен делать грязную работу… Господь Всевышний? Она продолжала туманно рассуждать, на что, по ее мнению, мне не следовало бы тратить драгоценное время, подразумевая уборку, готовку, возню в огороде, заботу о ребенке, прочистку канализации и так далее и тому подобное. Я было окончательно вышел из себя, когда мне показалось, что послышался звук подъезжающей машины. Я распахнул дверь и, ну конечно же, увидел Варда, взбегающего по ступенькам, а с ним неизменную свиту его приятелей и почитателей.
– Вот это неожиданность! Как поживаешь?
Рукопожатия. Дежурные восторги со всех сторон:
– Какое дивное место! (Даже в дождь.)
Голландская гостья оттащила меня в сторонку. С умоляющим видом прошептала:
– Что будем делать?
– Старайтесь казаться обрадованной, – ответил я и отвернулся.
Несколько минут спустя она опять дернула меня за рукав, чтобы простодушно поинтересоваться, не приготовлю ли я чего-нибудь, чтобы накормить всю ораву.
Опущу то, что происходило в следующие несколько часов, и передам слова, сказанные ею на прощанье:
– Я и представить не могла, что Биг-Сур окажется таким!
– Я тоже, – чуть слышно добавил я.
* * *
А потом появляется Ральф! Хотя на дворе разгар лета, он в толстом пальто и меховых перчатках. С книгой в руке он, как тибетский монах, не спеша прохаживается вдоль забора, взад и вперед, взад и вперед. Я настолько занят прополкой огорода, что не сразу замечаю его. Только когда я поднял голову, ища мотыгу, которую оставил прислоненной к забору, он попался мне на глаза. Поняв, что это человек не от мира сего, я решил попробовать схватить мотыгу и ускользнуть, так, чтобы он меня не засек. Я притворился, что не вижу его; он мог оказаться обидчивым и, оскорбившись, уйти. Но едва я сделал шаг к забору, это странное видение приблизилось и заговорило. Он говорил так тихо, что – некуда деваться – пришлось подойти ближе.
– Вы Генри Миллер? – спрашивает он.
Я кивнул, хотя первым побуждением было сказать «нет».
– Я пришел потому, что хочу поговорить с вами.
(«О господи, начинается!» – вздохнул я про себя.)
– Меня только что прогнали. Женщина, – горько или осуждающе, как мне показалось, добавил он. – Верно, ваша жена.
Я только хмыкнул.
Он уведомил меня, что он тоже писатель, что сбежал от всего (то есть от работы и семьи), чтобы жить, как ему хочется.
– Я пришел потому, что тоже хочу участвовать в культе секса и анархии, – сказал он негромко и без выражения, будто речь шла о кофе с гренком.
Я сказал, что такой колонии здесь нет.
– Но я читал о ней в газетах, – упрямо сказал он и потащил из кармана газету.
– Все это выдумки, – ответил я. – Не стоит верить всему, что пишут в газетах. – Я принужденно засмеялся.
Он, видимо, не поверил. Принялся объяснять, почему считает, что из него получился бы достойный член колонии – даже если таковой не существует (Sic!). Я оборвал его. Сказал, что мне нужно работать. Пусть он меня извинит.
Теперь он был оскорблен в своих чувствах. Последовал короткий обмен вопросами и ответами – довольно дерзкими вопросами, довольно едкими ответами, – который только привел его в еще большее волнение. Неожиданно он раскрыл книгу, что была у него с собой, и, торопливо пролистав, нашел нужное место. Затем принялся читать вслух.
