Пусть Рома его друг с детского сада, но зачем приглашать домой это стадо дегенератов?
На летние каникулы поехали в Крым. Вдоль бухты стояли полукругом, стена к стене, лодочные сараи. От железных ворот в море уходили ржавые рельсы, утопленные в бетонный склон. Над сараями построены коморки, в одной из которых мы жили. Кухня и две комнатки, одна для нас, другая для него. Жёлтый гибкий шланг выползал из стены лодочного амбара и в сухой траве извивался вверх по склону до душевой из некрашеных досок, на плоской крыше которой стояла ярко-голубая металлическая бочка, новенькой трубой на ветхом буксире. Наполняя бочку, держишь обжигающе раскалённый солнцем шланг, сквозь мутную жёлтую кожу смотришь, как в потоке воды проскальзывают запятыми в тексте пузырьки воздуха. Шланг пульсирует в ладони и медленно остывает, пока не становится приятно прохладным.
Море жило так близко, что в шторм оно громко шлёпало лапами в запертые створы. Когда я высовывался из окна нашей кухни посмотреть, как накатывают тёмные валы, то до лица долетали холодные брызги разбитой волны.
Пыльной обочиной грунтовой дороги, огибавшей курган, заросший сухой высокой травой, краем обрывистого берега мы шли к городу, белокаменным полумесяцем застроившим залив. Выйдя к асфальтированной улице, по которой изредка проезжали автомобили, шагали в тени платанов, посаженых вдоль пятиэтажных домов. Свернув вправо мы попадали на прямую узкую аллею, огороженную глухими заборами сросшихся кипарисов, с бетонными квадратами, разломанными корнями, словно ступали по расколотой плитке белого шоколада. На выходе в парк солдатский строй остроконечных кипарисов допускал вольность; – две ветви протянулись друг к другу и соединились на уровне головы.
Когда в первый раз мы вошли в эту аллею, закатное солнце лежало в соединении кипарисовых ветвей. Юля посмотрела на меня серьёзно, и я кивнул ей, показывая, что понимаю, но сознание моё само уже примерило другой образ. Будто мы с Иваном идём по жизни взявшись за руки. Неуклюжая ситуация, я даже усмехнулся, но факт, что именно Ивана сознание выбрало в спутники.
Позже, мы снова и снова входили в кипарисовую аллею, и я видел на её выходе два дерева, взявшиеся за ветви, то в блеске мелкого дождя на солнце, то в синем вечернем небе, то в ослепительном свете. Я представлял, что эти двое не кто-то конкретный, а символ нашего восхитительного отдыха, но что важнее, знак из будущего, – со мною навсегда два самых близких для меня человека, Юля и Иван.
Я благодарен другу за этот волшебный отдых. Без Ивана, вдвоём с Юлей мы бы точно измучались. Кроме того, он оплачивал половину стоимости аренды, пусть меркантильно мерить дружбу ничтожными деньгами, но так бы мы не прожили целых шесть недель на море.
Дядя Боря щедро обеспечивал Ивана, чувствуя вину.
Вечерам Иван ходил плавать. Если мы не шли, то долго не возвращался. Что он слышал через картонную стенку по ночам, или с утра, и как при этом множилась горечь его одиночества, мы только догадывались, – по тому, как он резко отказывался говорить о расставании с Машкой и о девушках вообще.
Иногда я точно знал, что Иван не спит, всё слышит, и это знание как-то сближало нас. Но отчасти ощущал так, будто за стенкой родители. Знаю, одиночество рядом с нами рвало в кровь его душу, но я не жалел его. Напротив, надеялся, видя, что я нашёл свою судьбу на всю жизнь – Юленьку, он устремится на поиски своей. Мы с ней чувствовали так, словно Иван младше из-за своего одиночества. Будто на лестнице мы стоим на ступень выше. Не мы вместе, а он при нас.
