– Моя сестра решила, будто я одобрил этот переезд, – засопел Цепион, – что совершенно не соответствует действительности.
– Ливия Друза действительно заверила меня в том, что ты не возражал. – Друз сохранял невозмутимость. – Однако это мелочи. По-моему, она и не помышляла об этом до твоего отъезда, а потом избрала самый легкий путь, сказав нам, что ты дал согласие. Думаю, что, увидевшись с нею, ты поймешь, что она действовала себе во благо. Ее здоровье и настроение теперь гораздо лучше, чем когда-либо прежде. А все жизнь за городом!
– Придется призвать ее к порядку.
Друз приподнял бровь:
– Меня это не касается, Квинт Сервилий. Не хочу об этом знать. Другое мне интересно: твое путешествие.
Под вечер того же дня в имение Друза прибыли слуги. Ливия Друза встретила их спокойно. Она не выказала неудовольствия, а просто кивнула и сказала, что готова ехать в Рим в полдень следующего дня, после чего позвала слугу Мопса и отдала необходимые распоряжения.
Старинное тускуланское имение преобразилось: это уже был не просто загородный домишко – здесь появились сад-перистиль и канализация. Ливия Друза проследовала в свою гостиную, закрыла ставни и дверь, кинулась на кровать и зарыдала. Все кончено: Квинт Сервилий вернулся домой, а дом для Квинта Сервилия – город. Ей никогда более не позволят побывать в Тускуле. Несомненно, он уже наслышан о ее обмане, – одно это, при его характере, означало, что ей следует навсегда выбросить Тускул из головы.
Катона Салониана сейчас не было в Тускуле, поскольку в Риме проходили заседания сената; Ливия Друза не виделась с ним уже несколько недель. Утерев слезы, она присела за письменный стол и написала ему прощальное письмо:
Мой муж вернулся домой и послал за мной. К тому времени, когда ты будешь читать эти строчки, я снова окажусь в доме моего брата в Риме, где полным-полно глаз, чтобы за мной приглядывать. Ума не приложу, как, когда и где мы могли бы встретиться снова.
Но как мне жить без тебя? О любимый, бесценный, выживу ли я? Не видеть тебя, забыть твои объятия, твои руки, твои губы – для меня это невыносимо! Но он обязательно нагромоздит запретов, к тому же в Риме никуда не скроешься от соглядатаев. Я в отчаянии и боюсь, что нам не суждено больше свидеться. Я не нахожу слов, чтобы выразить свою любовь. Помни: я люблю тебя.
Поутру она, как обычно, вышла прогуляться, уведомив домашних, что вернется к полудню, когда завершится подготовка к отъезду в Рим. Обычно она бежала на свидание со всех ног, однако на сей раз не торопилась, а наслаждалась прелестью осеннего пейзажа и старалась запомнить каждое деревцо, каждый камешек, каждый кустик, чтобы вызывать их в памяти в предстоящей одинокой жизни. Добравшись до беленького двухкомнатного домика, в котором они с Катоном встречались на протяжении двух лет без трех месяцев, она стала ходить от стены к стене, с великой нежностью и печалью дотрагиваясь до предметов нехитрой обстановки. Вопреки здравому смыслу она все же надеялась застать его здесь, однако этой надежде не суждено было сбыться; она оставила письмо на виду, прямо на ложе, отлично зная, что в этот дом не войдет никто, кроме него.
А теперь – в Рим… Ей предстояло трястись в двухколесной повозке, которую Цепион счел подходящим для жены транспортным средством. Сперва Ливия Друза настояла на том, чтобы держать в поездке маленького Цепиона на коленях, но после первых двух миль из пятнадцати она отдала младенца сильному рабу и велела ему нести его на руках. Дочь Сервилилла оставалась с ней дольше, однако потом и ее растрясло, и она то и дело подползала к окну, а затем и вовсе предпочла брести пешком. Ливии Друзе тоже отчаянно хотелось выйти из повозки, но выяснилось, что муж строго-настрого наказал ей ехать внутри, да еще с закрытыми окошками.
