Он замолчал.
– Даже не знаю, что сказать, – пробормотал я.
– А знаете, Максим, что есть лучшее удовольствие в жизни?
– Видимо, вы мне откроете.
– В течение жизни человек поднимается по лестнице удовольствий, начиная от простейших, животных, заложенных в нас эволюцией, потом социальных, наконец, интеллектуальных. Стремление к удовольствиям – это вектор жизни. Ступенька за ступенькой. А самое большое удовольствие – это освобождение, которое наступает после осознания того, что невозможно выразить словами. Запомните это. Если вы когда-нибудь встретите великого человека, он скажет вам то же самое.
– Я подумаю над этим.
* * *
Утром губа распухла, а предыдущий вечер показался самым нелепым фарсом, который случался в моей жизни. Этот Братерский – обычный идиот, клоун, который выставил меня на посмешище. Верит ли он в то, что говорит? Боюсь, что верит. Возможно, он сумасшедший. Сколько сумасшедших я видел в своей жизни? Немного. Он вполне может быть одним из них.
Злоба крутила желудок несколько дней. Я не написал заявление в полицию, не желая предстать перед коллегами и семьёй человеком, которому съездил по морде какой-то кудрявый тип. Родным я сказал, что налетел на дверь туалета.
Я старался занять себя работой и стал особенно внимателен к семье. Перемены во мне заметил тесть и сказал как-то с хитрецой, подмигнув Оле:
– Что-то тихим стал Максим.
Слова задели меня, хотя тестю свойственна прямота сильных и необразованных. Я не был человеком его круга, но люди из него почему-то вызывали во мне интерес. Они шли против власти и закона в девяностых, чтобы потом стать властью и законом. Они умели ломать кости, но давно устали от этого. Я долго ждал, пока пренебрежение тестя ко мне, которого он не скрывал, сменится теплотой, которую он также не скрывал.
«Тихим стал», – на языке тестя это значило «сдулся». В его понимании, это грех. Я чувствовал заинтересованность моим состоянием и, может быть, желание помочь, но не нуждался в его помощи.
Я перестал использовать слово «блабериды» в текстах, и хотя оно уже жило своей жизнью, я не произносил его даже мысленно. Я никогда не отвечал, если кто-то называл блаберидом меня. Я запретил себе оценить людей по критериям Братерского. Скоро память растворила его образ, который возвращался лишь безобидными ассоциациями: то Братерским-вундеркиндом, то Братерским-червячком.
Рутина жизни сплела вокруг меня каркас, который удерживает нас в колее и не позволяет ртути внутри плескаться. Я купил себе новый смартфон с хорошей камерой, обновил гардероб, размышлял над покупкой новой машины (тесть ненавязчиво предложил помочь), а скоро мы уехали с Олей и Васькой на длинные выходные в горный коттедж.
Те выходные вернули меня. Ушло чувство неизлечимости. Был просто тяжёлый год, год перемен и год неопределённости, год странных встреч и некоторых ошибок, но всё же неплохой год. Меня ещё не уволили, и семья была со мной.
Из той поездки мы вернулись счастливые.
И всё же блабериды не ушли. С того вечера с Братерским что-то изменилось в моей жизни; изменилось не в её внешней стороне, которая снова выглядела нормальной; изменилось на тех уровнях, которые ощущаются лишь сквозняком по ногам.
Люди всё равно избегали меня. Они будто узнали о заразной болезни, о которой неприлично говорить. Я стал видеть больше бегающих глаз, больше профилей, больше спешки. Думаю, они сами не осознавали этого. Даже Арина, с которой мы обычно обедали, предпочла мне другую компанию.
