Не понимала Оля и взглядов её отца в мой адрес, не злых, но любопытных и сочувственных. По его меркам я и так занимаюсь ерундой, а если выяснится, что даже ерундой я занимаюсь плохо, он будет говорить со мной, как с умалишённым. Громко и разборчиво.
Работа в «Дирижабле», которую я получил перед тем, как умерла мама, и последующая женитьба на Оле придали моей жизни определённость. Лишившись её, я боялся потерять что-то большее.
Весь вечер я воображал своё увольнение и дерзкие ответные шаги и под конец развеселился. Ночью я представлял завтрашнюю поездку в Филино и материал, который процитируют федеральные СМИ, который возродит дискуссию о судьбе российских сёл, а может быть, удостоится премии и войдёт в рейтинг лучших репортажей. Я так разгорячился, что не спал до четырёх утра.
* * *
Но к утру бодрость испарилась. Сонно раскачиваясь над унитазом, я посчитал накатившую тревогу лишь временным эффектом, инерцией сна и следствием общей нервозности. Но даже после кофе и торопливой беседы с Олей тревога не ушла, а напротив, обрела какую-то смутную конкретность.
Я будил Ваську, а Васька смешно дёргал ногой; мне хотелось остаться и отвезти его в садик, но вместо этого я сел в прохладную после ночи машину и поехал к выезду из города вдоль огромной пробки, которая стояла навстречу, как загнанный в сердце города осиновый кол. Вокруг пробки гноились перекрёстки. Я ждал облегчения на выезде, но когда мелькнул знак окончания города и открылась почти пустая трасса, мне стало ещё тревожнее. Мне показалось, что я уезжаю надолго, сжигая за собой мосты.
Уверенность в филинской истории убывала быстрее, чем бензин в баке. До Филино было чуть больше 50 километров, но расстояние казалось бесконечным, как часто бывает, когда идёшь куда первый раз и не уверен в правильности маршрута. Посёлки вдоль трассы будним утром казались неживыми.
Хорошие статьи получаются случайно, когда не пытаешься пригвоздить их к листу и встроить в свои жизненные планы. «Рожать ежа», – так мы называем пустые темы, которым потом мучительно придаём актуальность, злободневность, остроту, чтобы получить первый же комментарий «Ну, и о чём статья?». Филинскую историю придётся тащить за уши, придумывать на ходу, приукрашать и преувеличивать – теперь это было очевидно.
После поворота с трассы на дорогу вокруг озера Ольхуша я занялся аутотренингом, тормоша свой гуманизм. Я представлял боль семьи, которая ставит тазики на телевизор, чтобы спасти его от талого мартовского снега. Впрочем, на дворе был май.
После деревни Карасёво асфальт исчез, и на скорости мне показалось, что он не исчез, а выключился. Его или сточили инструментом, или он просто устал от бессмысленности, растворившись во времени и оставив после себя подобие древних узоров, на которых машину трясло до болезненных стуков из-под днища.
Посёлки вдоль дороги были небогатыми, с десятком домов и заброшенными сараями на отшибах. Встречались мелкие пруды, заросшие камышами и густо населённые чайками; чайки кишели над чёрной водой, как дым пепелища. Я остановился, чтобы сделать снимок, и оглушительное облако поднялось и закипело, как стая ворон. Чайки взбивали на поверхности пруда густую ряску, и она задумчиво вращалась. По бокам пруд обрамляли бакенбарды камышей, и сверху он мог походить на профиль Пушкина.
Встречных машин почти не было: попался лязгающий грузовик, водитель которого надеялся разглядеть во мне знакомого, и старые «Жигули» с прицепом, которые размашисто огибали ямы. Прицеп прыгал и скакал позади, как строптивый ребёнок, которого тянут к зубному.
