Дом оказался очень пёстрым. Вероятно, прокрашенный в синий цвет, он оплыл зелёно-жёлтыми разводами, как акварельный рисунок. На углах краска отшелушивалась, обнажая серые доски.
Окна неплотно прикрывали ставни. Крайняя ставня перекосилась и висела на одной петле. Дом всматривался в меня затёкшим глазом.
Справа от крыльца виднелся узкий проход к реке. Я поднялся по треснувшим ступеням и постучал. Никто не ответил. Я дёрнул ручку, и в нос ударил неприятный запах скипидарной мази.
– Здравствуйте, – крикнул я в полутьму, удивляясь резкости голоса. «Журналюга проклятый», – подумал я, упреждая мысли тех, кого я мог разбудить своим вторжением.
Дом казался пустым. Я прикрыл дверь и огляделся. В доме кто-то закряхтел, несколько раз стукнул металл, что-то грохнуло и покатилось.
Я снова приоткрыл дверь. Коридор пересекла тёмная фигура и прильнула к окну дальней комнаты. Я видел её наискосок. Фигура смотрела в окно с перекошенной ставней. Она непонятно для чего тёрла стекло, словно то запотело изнутри.
– Я здесь, – позвал я громче.
– А! Вааадька, ты что ли? – женщина зашаркала ко мне по коридору.
Скоро я разглядел её: Анне Коростелёвой, если это она, было лет сорок пять. Она была высокой, кудрявой, чуть скособоченной. Кудри её напоминали растянутые пружинки, потерявшие всю упругость. Она всё плотнее заматывалась в халат, словно готовясь выйти на мороз, волоча ногами огромного размера тапочки. Глаза её щурились из-за толстых очков с голубоватыми линзами. Их дужки были так щедро замотаны изолентой, будто сделаны из неё.
Приближаясь, она выгоняла из коридора усиливающийся запах мази, варёного лука, нагретого пластика и перегара. Скоро последний перешиб все прочие запахи. Это был перегар, настоянный на отрыжках, папиросах и злой водке, которая покидала организм Коростелёвой через все поры. Облако так зримо приблизилось ко мне, что я отступил назад к самому краю крыльца. Перила выгнулись подо мной, как резиновые.
– Вам кого? – хрипло спросила она, щурясь всё сильнее. Яркий свет стал для неё неожиданностью.
Когда говоришь с детьми, сумасшедшими или пьяницами, сложно начать, потому что даже самые простые вещи требуют объяснения. Я сказал, что работаю журналистом и её брат попросил разобраться с протекающей крышей.
– Подожди, – сказала она и на несколько минут исчезла в доме.
Она вернулась, одетая уже в джинсы и тонкий свитер, висящий на узких плечах. Она помешкала в проходе, вытеснила меня с крыльца, села на ступеньку и закурила.
– Куришь? Нет? Вадька тебя прислал?
В хриплом голосе была надежда. Я снова представился и объяснил всё заново.
– Крыша, – показал я наверх. – Крыша у вас провалилась, я так понял. Течёт ваша крыша.
Коростелёва не заметила двусмысленности фразы.
– Брат ваш просил разобраться, – добавил я. – Брат. У вас есть брат?
– Так Игорь что ли?
– Да, Игорь.
– И что? Чего хочешь-то?
– Крышу посмотреть. Где провалилась?
– А, крыша… – она рассеяно глядела на свои громадные коричневые тапки. – На крышу, эта, с задов ступай, погляди.
Сигаретой она повертела в воздухе, оставив что-то вроде автографа.
За углом дома был глухой сад. Паразитные клёны пожрали другие деревья, а их тень пожрала траву. Пахло влагой и клопами.
Последняя надежда сделать путную историю рухнула и разбилась, как тот кусок шифера, что откололся от середины коростелёвской крыши. Это был просто кусок шифера размером с оконное стекло, следы которого лежали на бетонном отмостке вокруг дома.
