– Сильно течёт-то? – спросил я, вернувшись.
– Да когда как… – махнула она рукой, кокетливо заломив её; сигаретный пепел почти касался щеки. – У меня это, знаешь, крыши под полом.
– Какие крыши? – не понял я.
– Мыши, – поправила она равнодушно. – Сожрут меня ночью.
– Стоп. С мышами потом. У вас крыша течёт. И травма, мне сказали, какая-то. И дочь где ваша? Вам помощь нужна?
– А кто тебе сказал? – удивилась она моей информированности.
Разговор не сдвинулся с мёртвой точки, пока Анна не выкурила ещё две сигареты, запихивая тщательно обслюнявленные бычки в щели ступенек. Свет перестал резать ей глаза.
– Крыша, да… – сказала она, наконец, с грустью. – Вот когда дождь, то это самое… Течёт там. По стене сочится, когда дождь. Вот так во всю стену пятно. Там побелить бы.
– А что председатель ваш, филинский? Говорят, обращались к нему.
Она подняла лицо. Глаза её чуть косили и поэтому смотрели клином, клин упёрся мне в переносицу, скользнул ниже, но всё время мимо глаз. Потом её взгляд разочарованно ушёл с моего лица.
– Ну, председатель. Что председатель? Ну что?
– Что, что. Помогает он или нет?
Алкоголичка хмыкнула и дёрнула плечами.
– Досок вон дал, шиферу какого-то. А толку-то?
Докурив сигарету, она ушла в дом, и ещё некоторое время я ощущал её запах на своём лице.
Я обошёл дом. Фотографировать не хотелось. Я распалял себя мыслью, что это и есть глубинка без прикрас. Я убеждал себя, что в офисе, налив кофе в огромную кружку, я найду правильные слова. В офисе, может быть, найду. Но сегодня думать о Коростелёвой и её доме мне не хотелось. Я не испытывал сочувствия.
Послышался звук подъезжающего автомобиля. Я вышел за кучу мусора, чтобы взглянуть, не мешает ли моя машина проезду. Прямо за кучей остановился старый внедорожник «Опель», из которого выпрыгнул человек в светло-голубой рубашке. Он был небольшого роста, но складный, как садовый гном.
– Вы корреспондент? – спросил он, протягивая руку на ходу. – Кожевников. Председатель.
– Здравствуйте, Иван Дмитриевич. Спасибо, что приехали.
После вяжущего разговора с Коростелёвой вид председателя вернул мне рабочее настроение.
Жестом он приказал следовать за ним. Вид у него был нетерпеливый и решительный. Мы обогнули кучу мусора и подошли к крыльцу.
– Аня! – резко позвал он.
Коростелёва появилась уже без очков; под глазами у неё залегли тёмные треугольники.
– Ну? – требовательно спросил Кожевников. – Что там у тебя? Потоп? Корреспондент вот из Москвы аж приехал снимать про твои беды.
– Не из Москвы, – усмехнулся я.
– Где этот? – с нажимом спросил Кожевников. – Ну, где твой приятель? Как его? Вадим? Вадим где?
– Не знаю, – пожала плечами Анна. – Ветер в поле знает.
– А шифер где? – Кожевников занервничал и быстро обошёл дом. – Ну тут же шестнадцать листов было, где?
– Да я чё, знаю? – возмутилась Анна. – Они тут грузовик пригнали, вон, всю землю испохабили. Может, увезли.
– Да как, б, увезли-то? – закричал Кожевников. – Он мне на прошлой неделе говорил, мол, сделаю. Как увезли? Ты чё, мать, за добром своим не следишь? Шестнадцать листов было. Как так, мать?
– Ну и чё теперь? – плечи Коростелёвой подпрыгнули под свитером. – Там не сильно течёт.
Мы оставили её на крыльце прикуривать очередную сигарету. Она попросила у меня сто рублей, я выгреб всю мелочь, Коростелёва кивнула и вяло перекрестила меня по воздуху.
– Дай бог счастья тебе и всей твоей семье, – услышал я вслед.
