Таким образом, согласно классификации Греча, стиль булгаринских официальных писем, в том числе его записок в III отделение, допускающих эмоциональную раскованность, близок к художественно-публицистическому, или стилю «литературных писем», – во всяком случае очевидно, что это стиль, отражающий личность профессионального литератора.
Профессиональная переписка Булгарина составляет основной массив его эпистолярия, при этом она реализуется чаще всего в жанре дружески-профессионального письма – оба начала тесно переплетены, поскольку дружеский круг Булгарина в значительной мере литературный. Стилистическая манера таких писем сложилась не сразу.
Любопытно в этом отношении написанное не ранее сентября 1820 г. письмо к А. Ф. Воейкову – оно дает возможность увидеть начало поисков Булгариным не только эпистолярного, но и литературно-критического стиля, поскольку текст письма представляет собой развернутый критический отзыв на опубликованный Воейковым отрывок из его поэмы «Искусства и науки». Такое письмо, вписываясь по своей установке в эпистолярную арзамасскую традицию, совмещавшую дружеское письмо и письмо профессиональное, предназначалось для чтения в дружеском кругу и могло быть опубликовано[15]. Отличительной чертой булгаринского критического опуса является четко обозначенная авторская идентификация: «…я поляк, пишу не для публики, а единственно для вас» (с. 99). Собственно, с этим и связана главная авторская интенция, несмотря на, казалось бы, сугубое внимание к вопросам поэтики и стиля. Свой разбор Булгарин погружает в европейский литературный контекст: наряду с Делилем, которому подражал Воейков, в булгаринский критический отзыв вовлекаются имена Мольера, Буало, Расина, А. Тома и Ш. Колардо, в этом же контексте оказывается и А. Нарушевич, чью оду при анализе Булгарин дает в своем вольном прозаическом переводе, восклицая: «Вот поэзия!» На этом этапе Нарушевич – важный элемент самоидентификации Булгарина как польского литератора в имперской столице.
Профессиональная самоидентификация – один из устойчивых мотивов булгаринской деловой и дружеской переписки на протяжении всей его жизни: «Издаю журнал для того, чтоб приготовить для себя имя во Франции, чтобы по приезде моем, представляя, сказали: “C’est M-r de Bulg[arin] Redacteur des archives du Nord et du feuilleton litteraire[16], etc.[17]”» (с. 169); «Вы не можете определить: кто я таков в литературе? беллетрист и только» (с. 127).
Проделав путь от польского офицера и журналиста до известного русского писателя, Булгарин сохранил декларируемую в письмах и печатно приверженность к просвещенному европеизму, предполагающему ведущую роль прессы в формировании общественного мнения, профессионализм в литературно-журнальном деле. Иллюстрирующий эти положения богатый материал содержится в письмах Булгарина к сотрудникам «Северной пчелы». Так, в письмах к театральному рецензенту газеты Р. М. Зотову, предостерегая от ошибок, способных повредить газете (суждений о вопросах, находящихся в ведении Дирекции императорских театров, критических оценок постановок, получивших высочайшее одобрение и проч.), Булгарин, не соглашаясь с Зотовым, терпеливо разъясняет свою позицию, при этом не прибегая к запретам. Опровергая суждение Зотова, что «только художники могут судить художников», он констатирует, что этим ниспровергается «все здание критики», которое он, Булгарин, «лепил в течение 20 лет!», и здесь же возражает против антиевропейской позиции Зотова (с. 189).
