– Я вижу: вы любите пословицы. Вот вам еще одна: «Кого дьявол купил, того и продал». А меня вы не купили и не купите.
Везли Катрин с завязанными глазами. Повязку сняли лишь перед самой высадкой из фиакра, рядом с домом тетушки.
Женевьева де Савиньи встретила племянницу уже в полном здравии. Когда Катрин спросила ее о самочувствии, тетушка неожиданно залилась слезами.
– Прости меня, моя девочка, – всхлипывала она. – Меня заставили солгать. Я не была больна.
Катрин не стала спрашивать, кто и как ее заставил. И так все было ясно.
3
– Алиша! – повторил Муравьев, теперь уже с чисто легким восклицанием, словно подтверждающим его уверенность, что здесь, в Лондоне, никого другого он и не мог встретить.
– Узнал-таки, – вздохнула Хелен, и вздох ее тоже получился неопределенным – то ли досадливым, то ли радостным.
«Но с чего бы ей радоваться? – подумал Муравьев. – Да, впрочем, и досадовать – тоже. Ноги тогда унесла, и ладно – по военному времени могли бы и расстрелять. А в Иркутске, когда Вагранов доставил их с Остином, даже и не встретились. Иван доложил, что агенты перехвачены, их и отправили в Петербург со всем внешним почтением, прикрывающим глубинное презрение. В российской провинции так частенько относятся к иностранцам. В отличие от столиц, где почтение подчеркивает пресмыкательство».
– Вы меня остановили – почему? – Николай Николаевич своим «вы» сразу установил дистанцию между ними – в крепости Бомборы он говорил ей «ты». Впрочем, она всегда была с ним на «вы». Даже в постели.
– А вы как думаете? – Она снова рассмеялась, на этот раз с явной неприязнью.
– Думаю, будь ваша воля, вы бы с удовольствием подзудили всю эту газетную сволоту, чтобы я на себе почувствовал силу английского кулака. Как на Кавказе подзуживали убыхов.
– О да, я бы так и поступила, но… – Она всплеснула руками, вложив в этот жест все свое разочарование. – Да, жаль, очень жаль! Знаете, генерал, увидеть вашу побитую физиономию – это было бы даже не удовольствие, а самое настоящее наслаждение.
– Боюсь, ваши записные цицероны, да и вы сами испытали бы разочарование, – сухо сказал Муравьев. – У меня есть чем ответить на ваши хуки и апперкоты.
– Возможно. Однако здесь, в сквере, пять минут назад, мне ничто не помешало бы поквитаться с вами, – уже откровенно зло сказала «мадам Остин».
– Это за что же? – искренне удивился Николай Николаевич. – В Бомборах я вас ничем не обидел, скорее вы нам приносили вред. А то, что случилось на Шилке… Вагранов просто спас вас с супругом от гибели, его благодарить надо. Ну, а отправили обратно – не обессудьте: кто же будет терпеть шпионов у себя под боком. Английские власти на моем месте церемониться бы не стали: шлепнули за милую душу! Что, скажете: нет? Да, ладно, можете не отвечать, я и сам знаю: шлепнули бы. Так зачем я вам понадобился, my darling25?
Хелен открыла сумочку и извлекла из нее что-то свернутое в трубку. Прежде чем развернуть, глянула в лицо генерала, освещенное газовыми фонарями, стоящими вдоль центральной дорожки сквера; она словно тянула время, пытаясь вызвать его заинтересованность. Но Муравьев ждал с невозмутимым видом. Хелен медленно развернула свиток и повернула его так, чтобы свет от фонарей падал на него.
– Вам знакомо это лицо?
Муравьева качнуло, будто он получил внезапно тот самый апперкот: слегка повернув голову, на него смотрела Катрин с портрета Гау, того, который он не смог выкупить и который достался князю Барятинскому.
