Хетэг перекрестил Тайдулу, поднял голову, перекрестил всех. Чтоб никто не увидел его слез, вскочил в седло и поскакал к дому.
Тайдула села в повозку, поздоровалась с сидящей там женщиной, та лишь молча кивнула головой и отвернулась. Девчушка повернула голову назад и долго смотрела на удаляющееся родное селение, слезы текли из глаз, она молча глотала их, не произнося ни оха, ни вздоха. Лейла искоса поглядывала на маленькую спутницу. Ей вдруг вспомнилось, как ее, чуть только созревшую девушку, везли в гарем ширваншаха, грусть расставания с родным домом вновь охватила женщину. Лейле стало жаль девочку. Что это было? Жалость или незнакомое доселе материнское чувство, которое чрезмерно овладело нерожавшей женщиной? Она подвинулась к Тайдуле и погладила ее по голове. Какой-то нежный свет засветился над головами незнакомых раньше спутниц, в сердцах разлилось тепло, голова девочки припала на грудь женщины, и дитя утонуло в ласковых объятьях.
Узбек ехал впереди и, покачиваясь в седле, думал: «Как же прав был благословенный учитель ходжа Самир, говоря о том, что женщины мешают познавать истины Корана».
Молодому хану не давал покоя взгляд Лейлы, в котором заключались удивление, тревога, ненависть к девочке, нежелание делить с кем-то мужчину.
«Наказать? Приструнить? Показать свою нелюбовь? Но она не произнесла ни слова. Так на то она и восточная женщина, не произнесла, так все сказала глазами». – Такие мысли одолевали мужчину, занимали мозг полностью, ни о чем другом хан думать не мог.
Кто понял жизнь, тот не торопится, вспомнил мудрое наставление Узбек, притормозил коня с целью пропустить повозку вперед и, скосив взгляд, увидел обнявшихся, словно мать и дитя, Лейлу и Тайдулу. Сердце хана вмиг наполнилось радостью, он пришпорил коня и полетел во главу колоны, медленно, но уверенно идущей к родным черкесским горам.
* * *
Хан Золотой Орды Токта переживал нелегкие времена. Противостояние с бекляри-беком Ногаем достигло высшего предела. Золотая Орда практически раскололась на две половины, военные силы были равны, никто не решался напасть на соперника первым. Токта занимался укреплением своих восточных границ посредством дипломатии, хан поклонился Великому каану Монгольской империи Тимуру, объявив, что Золотая Орда вновь вливается в большую империю, созданную Чингисханом. Тимур, радуясь покорности, вернул Токте провинцию Пиньян, отобранную Хубилаем у Берке еще в середине века, и дополнительно приписал ему области Цзиньчжоу и Юнчжоу, доходы от которых пошли в казну Золотой Орды. По существующему в Монголии обычаю Токта в свою очередь должен был отписать правителям других монгольских улусов богатый город или область. Хорошо все обдумав, он отдал в распоряжение соседей город Судак в Крыму, который Ногай считал своим. Бекляри-бек рассвирепел и направил в Крым своего внука Ак-Тайджи провести карательную операцию, но она захлебнулась из-за сопротивления крымчан. Внук Ногая был убит генуэзцами, которые торговали в Кафе. Представители крымских городов обратились за помощью к Токте, и коварный старик притих, вырабатывая очередной план удара в спину.
В самом конце 1299 года Ногай двинул свои войска на Сарай. Токта, узнав об этом, выступил ему навстречу. Армии сошлись на реке Южный Буг. Увидев убедительное превосходство сил хана, коварный старец решил прибегнуть к хитрости, опять притворился больным, лег на арбу и застонал. Ногай начал посылать Токте письма с просьбой помириться, объясняя, что шел он не воевать, а передать свои войска под командование хана.
