Близнецы и Луханера - страница 3

– Так что мне делать?

– Что хотите, Папа, что хотите… Вы гость, вы в конце концов знаменитость, у вас заграничный паспорт. Для Острова Свободы большая честь принимать на своей территории такого человека. Делайте, что сочтёте нужным… У нас ведь демократия, не то, что у некоторых…

Вот блин, и не ухмыльнулся. Демократия у них, скажите пожалуйста!

– Для начала я бы выпил.

Фразу заготовил заранее, понимая, чего ждут от него именно в этом роде.

– Отличное решение! – обрадовался Мануэль. – Алкоголь и прочее в баре, – он кивнул в сторону прихожей, – лёд в холодильнике. С радостью смешал бы «дайкири» для вас самолично, Папа, такая честь, такая честь… Однако дела! Увы, увы… Персонала не хватает, а проблем, сами понимаете… Не обессудьте, сеньор Папа, вынужден откланяться. Кстати… – Мануэль отогнул манжету застиранной рубашки, и оказалось, что на запястье у Мануэля швейцарские часы «омега» в золотом корпусе. Если не подделка. Какая может быть подделка! – Кстати, до начала четыре минуты сорок пять секунд. Спешу!.. Удачного времяпрепровождения!

И ведь бегло же выговорил, не запнулся! Ай да домоуправитель!

– Что, прямо сейчас и пойдёте?..

– Не извольте беспокоиться. Вернусь, обязательно вернусь! Прежде всего – люди, как метко выражается наш великий национальный поэт Николас Гильен, ныне вынужденно пребывающий за пределами Отчизны. – Эк Мануэль «Отчизну» пафосно выделил, сразу понятно, что с заглавной буквы! Патриот! – Временно, разумеется, исключительно временно… Анте тодо лос омбрес, так сказать. Вы согласны, мой полковник? Не так ли?..

– Безусловно…

И улыбнуться как можно дружелюбнее, вложить чувство. Открытость и призыв к сотрудничеству, истинно по-американски. Мы, мол, на равной ноге. Дождаться ответной улыбки…

Так, есть. Зафиксировано. Формальности соблюдены.

Теперь этот тип свалит – интересно, уместно ли будет дать ему на чай? – и начнутся события. Во всяком случае, события были обещаны.

– Аста пронто, сеньор Папа!

– Аста пронто, Мануэль…

Дать Мануэлю на чай он не решился.

За стеной пробежали. Потом ещё раз, другие – с пыхтением и позвякиванием. Проехал грузовик.

– Та нэ журыся ты, Кончита! – донёсся густой юношеский баритон. – Ходыв я по кукурузу! Так у той кукурузе партизан, что блох у нашего собаки! Так и шастают, злыдни, с ружьями. А бородатые уси, а злющие, чисто ваххабиты. Или эти, як их… Гоблины! Ну, что у запрошлом годе были. Гоблинов-то помнишь, а, Кончита?

– Ить чего приплёл! – прозвучало в ответ. – Ему вже партизаны виноватые! Як робить, то зараз не понос, тай золотуха… С потаскушкой в лопухах валяться, небось, партизаны не займали! Видали вас в лопухах-то!.. Хоть бы сомбрерой от сраму прикрылись… Гультай ты бессовестный, вот ты хто, Хуан! Отыди от меня, тунеядец черномазый! К Луханере ступай, хай яна с тобою милуется! У той-то ни кола, ни двора, у побирушки бесстыжей! И ни отца, ни матери! А тут тебе квартиры отныне нету! Тут теперича ты посторонний гражданин, Хуан!

Потом стихло. Увы, безвестному брату моему…

В прихожей выбрал стакан почище остальных, порылся в бутылках на полке, отыскал среди прочего початую бутылку «Белой лошади», плеснул в стакан и добавил на две трети апельсинового сока из картонного пакета. Приспособленная под хранилище выпивки этажерка, поименованная домоправителем Мануэлем баром, оказалась забитой образцами разнообразного происхождения. Текила, ром четырёх марок на выбор, уже упомянутая бутылка вискаря плюс почти пустая бутылка «Столичной», а также иное. В холодильнике – лампочка внутри пристыженно тлеет, освещая толстый слой инея на морозильной камере – пакеты с соками и пластиковые бутылки с оранжевой фантой, надколотое блюдечко со стопкой плавленых сырков и немного докторской колбасы на одноразовой пластмассовой тарелочке. Имелась также вскрытая упаковка банок «балтики», синей «девятки», несколько банок уже кем-то изъято, а в морозилке лёд в формочках, кубиками.