Близнецы из Аушвица. Мне приснилась война - страница 11

– Да-да, конечно. Я пойду. Не буду вам мешать. Только, Наоми, ты же не забудешь сказать Хершелю, что это я принесла для него ругелах?

– Да, конечно. Я скажу.

– Ладно. Тогда мне, наверно, пора.

– Ладно. До свидания, – сказала Наоми, снова открывая дверь. Фрида попыталась через плечо Наоми посмотреть, не выходит ли Хершель из их спальни, но Мириам перегородила ей обзор.

Наконец-то Фрида ушла.

Мириам с мужем принесли подарки каждому из детей.

– Идите сюда, все вы. Скорее! – позвала Мириам, и девочки столпились вокруг тетки. Она стала раздавать подарки. – Откроете завтра, когда зажжете свечи, – предупредила Мириам.

– Жаль, что ты не придешь на первую ночь Хануки. Я бы хотела, чтобы вы с дядей Арамом были здесь, когда мы откроем подарки, – сказала Шошана.

– Я тоже хочу, но завтра мы идем на ужин к родителям Арама. Они нас ждут.

– Мы будем по вам скучать.

– И я тоже.

– А на следующей неделе ты придешь, тетя Мириам? – спросила Блюма.

– Ну конечно! Ты же знаешь.

Мириам с Арамом засиделись допоздна. Расположившись на полу, они играли с девочками в дрейдл[7], а те смеялись и пели праздничные песни. На самом деле Ханука начиналась на следующий день, но муж Мириам решил встретить праздник со своей семьей, а его желания ставились выше желаний жены.

После их ухода девочки легли спать, Хершель последовал за ними. Наоми прибрала в гостиной и тоже легла. Она так устала, что сразу отключилась, и никакие сны ее не беспокоили.

На следующее утро Хершель встал рано, в молчании съел завтрак, приготовленный для него Наоми, и ушел на работу, коротко попрощавшись с ней. После ухода мужа Наоми весь день занималась готовкой. Начистила и натерла картофель для своих фирменных латкес – картофельных оладий – на ужин; замесила тесто и сплела халу[8]. Зарезала и ощипала курицу, положила ее в кастрюлю с нарезанной морковью, пастернаком, луком и сельдереем, для супа. Закончив, вымылась и переоделась в нарядное платье.

В тот вечер, закончив есть, семья Айзенберг осталась за столом. Они собирались зажечь две меноры. Одна, для свечей, несколько поколений принадлежала семье Хершеля, а вторая, серебряная, для масла, была одним из немногих сокровищ матери Наоми. Наоми посмотрела на материну менору и поежилась, вспомнив свой сон. Но никому не сказала об этом ни слова. Вместо этого она заставила себя улыбнуться и наполнила одну из маленьких стеклянных чашечек маслом, потому что был первый день Хануки, а еще зажгла шамаш, чтобы от него зажигать другие свечи.

Три девочки сели вокруг отца, и он, закрыв глаза, приготовился читать специальную молитву на Хануку. Хотя молитвы читали в каждую из восьми ночей Хануки, первая ночь была особенной. В эту ночь произносилась самая длинная из молитв. В первую ночь пели Шеэхияну.

Наоми смотрела на своих дочек и думала, какие они красивые. Девочки замерли в ожидании, когда отец начнет: их лица освещало мягкое пламя, а головы были повернуты к отцу. Трепет в их глазах наполнил Наоми такой любовью, что ей показалось, ее сердце вот-вот разорвется. В комнате было тихо. Потом Хершель своим глубоким баритоном начал напевать древнюю еврейскую молитву.

Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной,

Который освятил нас Своими заповедями и заповедал нам

зажигать Ханукальный светильник. (Амен.)

Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной,

Который сделал чудеса отцам нашим в те дни в это время. (Амен.)