Рафаэль Дюпен отказался от анализа ДНК. Отказ прозвучал не грубо, но твердо. Подозреваемый слегка улыбнулся Фабрегасу и коротко ответил: «Нет». Судя по всему, этот человек знал о своих правах и понимал, что у него не могут принудительно взять образец ДНК в отсутствие серьезных либо многочисленных улик. Фабрегас, разумеется, сообщил, что отказ может расцениваться как косвенное свидетельство вины, но Дюпена это ничуть не впечатлило.
Фабрегасу ничего не оставалось, кроме как отпустить его. Не было никаких оснований для задержания, к тому же тот факт, что подозреваемый явился к жандармам самолично, развеял бы сомнения любого следственного судьи. Даже если Дюпен и есть тот самый человек, которого они ищут, он очень ловко маневрирует.
Дежурный проводил Дюпена к выходу, оставив Фабрегаса одного, в досаде и раздражении.
Через некоторое время, отчасти восстановив душевное равновесие, капитан вызвал Викара, чтобы дать ему новые инструкции. Теперь, когда жандармы выяснили настоящий адрес Рафаэля Дюпена и место его рождения, Фабрегас решил, что должен узнать о нем все.
– И если я говорю «все», лейтенант, это не фигура речи, – добавил он. – Я хочу знать, в какой школе он учился, чем занимались его родители, в каком состоянии его банковские счета… Короче, я хочу, чтобы вы прочесали всю его жизнь мелким гребнем. Надеюсь, я понятно выразился?
– Без ордера… – нерешительно произнес Викар.
Фабрегас ненадолго задумался, потом все же решил умерить свои притязания.
– Пока соберите столько данных, сколько сможете. При необходимости напирайте на то, что речь идет о безопасности детей. Я тем временем решу вопрос с ордером.
– Слушаюсь, капитан!
Когда Викар вышел, Фабрегас помахал рукой перед стеклом, давая знак Жану, который все это время терпеливо ждал в соседней комнате, что он может зайти. У капитана не было необходимости спрашивать бывшего шефа, узнал ли тот в подозреваемом Рафаэля Лессажа, – они заранее договорились, что в случае твердой уверенности Жан войдет в комнату, прервав допрос под каким-нибудь незначительным предлогом. Поскольку он этого не сделал, стало понятно, что его сомнения так и не развеялись.
– Слишком хорошо, чтобы оказаться правдой, – с кислой миной процедил Фабрегас.
– Я не говорю, что это не он. Просто я не уверен…
– А образец ДНК мы не можем у него взять без его согласия.
– Да, я знаю.
Расследование так и не сдвинулось с мертвой точки, тогда как с момента исчезновения Зелии прошло уже двадцать четыре часа. Ее жизнь могла находиться в опасности – двое сидящих в комнате мужчин это прекрасно понимали. Но не было ни одного следа, по которому они могли бы пойти.
Догадываясь, о чем думает Фабрегас, Жан попытался его утешить:
– А что, если с Зелией та же история, что и с Надей? Может быть, она тоже скрывается по своей воле?
– Может быть… – без особой уверенности отозвался Фабрегас.
В глубине души Жан разделял его скептицизм, но мысль о том, что они могут найти еще одно бездыханное тело ребенка, была невыносима. Он так и не оправился после смерти Солен. До сих пор, тридцать с лишним лет спустя, перед глазами у него порой возникала девочка в белом платье и венке. Он закрывал глаза, но она не исчезала. Иногда она улыбалась, но чаще вид у нее был жалобным, она словно молила о чем-то… Такого он не пожелал бы никому, тем более человеку, сидящему напротив. Фабрегасу и без того отныне предстояло жить, постоянно помня о самоубийстве Нади, и этот груз был слишком тяжел, чтобы добавлять к нему новый.
