Баки сидел за кухонным столом, вытянув шею вперед, к тарелке, и жевал, и на широком скуластом его лице поблескивали мелкие капельки пота. Приходя домой после работы, он мыл лицо, руки, подмышки, а потом зачесывал влажные волосы со лба назад. Затем снимал пропотевшую одежду, надевал свежие футболку и брюки, а иногда – просто шорты-боксеры. Как странно, на взгляд Нормы Джин, выглядел Баки, как мужчина до мозга костей. Лицо при определенном освещении было похоже на лицо скульптуры, тяжелый квадратный подбородок, крепкие челюсти-жернова, мальчишеский рот и чудесные, добрые карие глаза. Более красивых глаз, с замиранием сердца думала Норма Джин, она не видела ни у одного мужчины, если не считать кино, разумеется.
Однако однажды Баки Глейзер скажет о своей первой жене: Бедняжка Норма Джин, она старалась, но, черт возьми, так и не научилась толком готовить, эти ее запеканки с морковкой, слипшиеся от сыра, и потом она буквально заливала все кетчупом и горчицей! И добавлял искренне: Мы не любили друг друга; мы были слишком молоды для женитьбы. Особенно она.
От добавки он никогда не отказывался. А если блюдо было любимое, и от второй добавки тоже.
– Ну просто жу-уть до чего вкусно, дорогая! Опять ты меня порадовала.
А потом, не успевала она сложить тарелки в раковину, подхватывал ее мускулистыми, как у Попая, руками, и Норма Джин тонко и взволнованно взвизгивала от предвкушения, словно на долю секунды забывала, кем доводится ей этот двухсотфунтовый похотливый парень, шумно ликующий: «Ага, попалась, Малышка!» Он тащил ее в спальню, и под тяжелыми шагами половицы так и ходили ходуном – и уж точно, все соседи это слышали. Конечно, жившая рядом Гарриет и ее соседки по квартире догадывались, чем собрались заняться молодожены. Норма Джин крепко обхватывала Баки за шею обеими руками, как будто утопающая, и дыхание Баки становилось частым и шумным, будто у жеребца; и он смеялся и говорил, что сейчас она его задушит, что у нее мертвая хватка, как у борца; и она отбивалась руками и ногами.
Наконец с торжествующим криком он валил ее на постель, расстегивал халат или задирал свитер и ласкал красивую грудь, мягкую, упругую, с розовато-коричневыми сосками, похожими на фасолины, и ее теплый округлый животик, покрытый светлым пушком, курчавые каштановые волоски, влажные, густые и щекотные – просто удивительно, до чего густой у нее был «кустик» для девушки столь юного возраста. «О Куколка!.. О-о-о!» В большинстве случаев Баки бывал так возбужден, что кончал Норме Джин прямо на бедра – тоже один из способов предохранения, – это если не успевал натянуть презерватив. Ибо даже в порыве страсти Баки Глейзер умел контролировать себя, и заводить ребенка ему не хотелось. Но, подобно жеребцу, через несколько минут он возбуждался снова, кровь приливала к его Большой Штуковине, словно открывали кран с горячей водой.
Он учил свою молоденькую жену заниматься любовью, и она оказалась понятливой, а чуть позже – и очень старательной ученицей. Иногда, нужно признать, Баки даже побаивался ее страсти, совсем немножко, – слишком многого хочет от меня, от него, любви хочет. Они целовались, ласкались, щекотали друг друга, засовывали языки друг другу в уши. Грубо обнимались. Если Норма Джин порывалась удрать, соскочить с кровати, Баки бросался к ней и хватал с криком: «Ага, вот ты и опять попалась, Малышка!» И укладывал ее обратно, на скомканные простыни. И сколько было смеха, и криков, и стонов, и тяжелого дыхания, и Норма Джин тоже стонала и всхлипывала, да и черт с ним, если кто из соседей рядом или наверху, даже кто-то из прохожих на улице услышит, что творится в такие моменты за окном с не полностью опущенными жалюзи. Ведь они как-никак женаты, верно? Венчались в церкви? Любили друг друга, разве нет? Имели полное право заниматься любовью когда и как хотят, не так ли? Да, черт возьми!
