– Такой перейди дорожку, ещё и отравит, в травах-то разбирается.
– Да что вы, девки, ей и травы не нужны, как зыркнет своими глазищами, так и порчу наведёт!
– Верно говорят, пригрели на груди своей сиротку, а она – цап – и в глотку!
– Тише говори, услышит.
– Ну и пусть знает, мне плевать, выйду за Адриана – сживу её со свету, чтоб под ногами не мешалась.
– Ох, смотри, Барба, как бы тебя саму не выжили, сильно много яда на твоём языке, да и Адриан на тебя не шибко-то поглядывает.
– Вот я и говорю, приворожила ведьма проклятая! Сжигали таких раньше и правильно делали!
– Злющая ты баба!
– А ты иди с приблудой-то подружись!
– Вот надо будет, пойду и подружусь! – чуть не поссорились из-за Жюзьен девицы.
В этот момент прибежал мальчишка с рукою в крови, сильно порезался, глубоко. Плачет, весь белый, трясётся.
– Где ножик взял? – заорал отец.
– Реми мне дал, – всхлипывает малец.
Пока женщины в дом за чистыми тряпками побежали, к нему подошла Жюзьен, взяла за руку порезанную, что-то пошептала, дунула, кровь-то и остановилась. Люди, все видевшие это, так и ахнули, а священник даже перекрестился.
– Что шепчешь, девица?
– Молитву, отец.
– Какую?
Она и выдала ему что-то по латыни.
– Такой молитвы не знаю, – откровенно признался священник.
– Я её сама придумала, когда ещё ребёнком была в приюте. Нас тогда зубрить молитвы заставляли, а они мне всё никак в голове не укладывались, а как свою сочинила, так и запомнила.
(За отца Эдуарда она так и молилась, ему помогало, но об этом Жюзьен предпочла умолчать. Святое для неё имя она никому не называла, боялась, осквернить его, если произнесёт. Это началось с того момента, когда на похоронах её священника, все о нём шептались нехорошо. Девочка и сделала вывод, что нельзя о нём говорить, даже по-доброму, кощунственно это. Ведь лучшего человека не было для неё на Земле, да, наверное, уже никогда и не будет.)
– Покажи руку, покажи… – все хотели посмотреть, как рана затянулась, ведь чудо на глазах у всей деревни произошло. Отец мальчишки к Реми подошёл.
– Ты зачем ребёнку ножик дал?
– Попросил, вот и дал, говорит, свистульки ему делать нечем.
– Забери, не игрушка это для ребёнка.
Но мальчик запротестовал:
– Мы договорились, если ножик мой, буду молчать, а если нет, то всем расскажу…
– Что расскажешь?
– Как они в саду с Жюзьен обнимались.
– Так вот оно что, а я-то думал, с чего это Реми подарки дорогие детям делает? – засмеялся мужчина и отдал нож хозяину, а пацану своему влепил подзатыльник. – Подглядывать и ябедничать – нехорошо, так и запомни, сын, а ещё хуже того, – чужие тайны выдавать!
Мужчинам эта новость понравилась, всем, кроме братьев и отца Реми. Ронан тяжёлым взглядом придавил сына и, наверное, в другой день прибил бы его и Жюзьен, но не на поминках жены.
Реми покраснел, не ожидал он, что так быстро все узнают о них.
«Ну что ж, значит, время пришло», – подумал он и с виноватым видом подошёл к родителю.
– Отец, я давно хотел тебе сказать…
– Не надо, не начинай! Зря я тогда тебя с ней без присмотра оставил, думал, хоть матери постесняетесь, да видно, и она ничего сделать не смогла… Потом поговорим, – сказал, как обрубил, дальше просить было бесполезно. Все это знают, упрямый он человек. Одно счастье, что сразу не ответил, может, ещё подумает.
А потом ещё подпили, и настроение у всех поднялось, песен и танцев, конечно, не было, но шутки раздавались, и смех был слышен. Молодёжь под благовидными предлогами по парочкам разбрелась. Мужики с красными лицами продолжали пьянствовать, женщины потихоньку со столов посуду убирали, скоро вечер, скотина ждёт: коровки мычат, да и свиньи жрать просят. Простая деревенская жизнь, где за счастье посплетничать, а сегодня столько всего произошло, что на целую неделю хватит!
