– Может, ты принимала все близко к сердцу? Книги же… Ну, это книги. Не жизнь.
Она вдруг замолчала, о чем-то задумалась.
– Все ведь очень просто, Дима. Ты либо понимаешь и веришь, либо заблуждаешься. Для нас реальность – это секунда, ничтожная секунда, которые утекают друг за другом в бешеном течении и никогда не замедляют хода. А для книг реальность – вечность…
– Наверное, в этом и есть их крутость. Вечность – это же прикольно.
– Это так кажется. – Хмыкнула Тоня. – А если кто-то скажет обратное, поверь, он врет. Вечность не бывает приятной.
Я читать никогда не любил. Всегда интересовался телевизором или гулянками, а книгу в руки брал редко, когда заставляли. Дома читал только папа, у него была даже небольшая библиотека литературы по работе и фантастике, но притрагивался он к книгам нечасто. Зато любил ругать меня за то, что я останусь неучем, если не буду интересоваться текстами, написанными когда-то умными людьми.
– А эту ты тоже читала?
Она посмотрела через зеркало заднего вида, но не на обложку, а на меня. Ей хватило секунды, чтобы ответить.
– Я читала все, что есть в этой коробке.
– И как тебе?
– Даже не помню, о чем она. – Пожала плечами Тоня и, зажав сигарету между пальцами, быстро что-то набрала на навигаторе.
Я еще немного покопался в книгах и не нашел там почти ни единой знакомой, кроме тех, что были в школьном списке. Потом аккуратно сложил их, по стопкам, и решил-таки повторить вопрос, так меня интересовавший.
– Тонь, ну так сколько тебе лет? Если ты даже универ закончила.
Она выдохнула облачко дыма в окно, убрала выбившуюся прядь за ухо и холодно посмотрела на меня через зеркало.
– А на сколько выгляжу?
– Ну, так сразу и не скажешь…
– А ты попробуй.
Я знал, что сказать, но все равно переживал. Прокашлялся, мысли собрал в кучку и сказал, обдумав все, что наскреб за время нашего знакомства:
– Лицо у тебя подростка лет семнадцати-восемнадцати, но подростка, знаешь, ухоженного, не прыщавого или сальнокожего. У тебя даже морщин нет. И ты такая свежая, когда не злишься…
– Спасибо на этом, а дальше головы? – спросила Тоня, все еще смотря на меня, будто бы дорога могла контролировать себя сама.
Я сглотнул комок, застрявший в горле, и искренне понадеялся, что третий Тонин глаз за дорогой все-таки следил.
– Ну, тело девушки лет так двадцати двух или двадцати пяти. Ну, точно не подростка. Старше чуть-чуть. Может, года двадцать три, – сказал я, не решившись делать пояснений.
– Неплохо. А еще что?
– А взгляд… взгляд такой, возрастной.
И она рассмеялась. Рассмеялась так, что я даже испугался. Смеху ее было лет пятнадцать, но скрытой грусти в нем спряталось на все семьдесят. Он звучал разрушавшимся айсбергом, ссыпавшим глыбы льда в океан. Громко, страшно, но так гипнотически, что хотелось слушать его вечно.
Тоня прекратила смеяться так же резко, как и начала. И в машине вновь повисла пугающая тишина.
– Хорошая попытка, но ты не угадал ни разу, – сказала она и отвела от меня взгляд, вновь вернувшись к созерцанию дороги и курению. – Мне двадцать девять.
– Сколько?!
Она повторила.
Сыщик в моей голове на пару минут даже перестал копать себе могилу, настолько опешил.
Я и не предполагал такого поворота, до последнего надеялся, что ошибусь в подсчетах. Хотел, чтобы ей было хотя бы двадцать два, чтобы овраг между нами не разрывался до настоящей пропасти. Но все напрасно – нас разделяли одиннадцать лет, в восемнадцать кажущиеся целой жизнью. И все мои надежды понять Тоню в тот момент испарились. Даже моему брату меньше. Даже моей учительнице географии было двадцать пять. В мгновение Тоня отдалилась до самого солнца, закатившегося за горизонт.
