Град-художник,
нарисуй светлых нас на холсте из дождя,
Мудрый Ветер,
помоги мне идти и поверить в себя.
В маскараде,
грянет гром и гроза осветит нашу суть.
Дождь-священник,
смой все наши следы,
мы начнём новый путь.
Здесь, под землёй, на глубине ста метров, Джазмен с размаху лупил по латунным струнам и пел о том, как, избавившись от прошлого, люди станут абсолютно чисты друг перед другом и перед Матерью- планетой. Именно сейчас, в момент кошмара, эта песня была как нельзя кстати. Город рушился дом за домом – горожане избавлялись от прошлого. Просветление мира шагало траурным маршем по Золотому Кольцу России.
Дождь уходил за крыши,
Мы шли по воде босыми,
Мы становились чище,
И стали почти святыми.
Для горожан, судорожно метавшихся в бетонной пыли, бегавших в слезах от едкого тумана, образованного сгоревшим толом и тетрилом… для них наступил Судный День. Люди сходили с ума. Им казалось, сам Господь Бог спускается с неба из чёрного облака дыма, заслонившего и без того пасмурный день. Спускается, чтобы спасти их от ужаса; казалось, что он забирает души спасённых. На самом деле, всё было гораздо прозаичнее. А выглядело ещё прозаичнее.
Город курил устало,
Остановилась стрелка,
Прошлое исчезало –
Так мы дождались снега!
Гулкий звук просачивался сквозь землю, в подземном городе моргали лампы. Температура на поверхности продолжала опускаться… пошёл снег.
Он опускался плавно
И приземлялся в лужи…
Пусть это даже странно,
Но мы становились лучше.
Улицы и площади разрыхлялись воронками и превращались в грядки, на которых потом произрастёт новая культура, новое человечество.
Ночью прошла метель,
Снег заполнял пробелы…
Я на свой след посмотрел –
И он оказался белый!
Снаружи – разбитые окна, сравненные с землёй дома, люди и прочие непотребности; в душе – чистота и полное миропонимание. Отсюда начнёт свой путь человечество, у которого не будет прошлого.
Белый лекарь,
залечи нашу грязь, не дающую встать,
Дай мне силы,
всех на свете простить и, возможно, понять,
Дай им силы,
чтоб простить и меня и, возможно, понять!
Белый лекарь!
Лечи нас от прошлого!
Чистота и миропонимание… чистота.
Ближе к четырём часам дня раскаты артиллерии поутихли; возможно, многие из орудий уничтожили вертолёты. Лишь изредка на землю падали то мины, то ракеты, выпущенные наугад горе артиллеристами с образованием врачей, управленцев, экономистов, менеджеров и т.д. многие из них имели докторские степени и звания профессоров. В пятнадцать часов, пятьдесят минут по московскому времени всё подземелье было готово к своему выходу. Всадники Апокалипсиса были готовы к завершающей части Судного Дня. Точно по плану, в шестнадцать ноль-ноль, проводники открыли двери, и гигантские массы партизан начали просачиваться на улицы, загаженные хламом, руинами и изуродованными телами людей и животных. В воздухе витал едкий сладковатый запах. В первые несколько минут стояла полнейшая тишина: пробиваясь сквозь завесу дыма, тихо падал крупный снег. Он покрывал собой пустынные улицы и нетронутый ни одним снарядом Успенский собор. Безмятежно, как будто так и должно было быть, горели заводы и дома. Токарев, как и большинство партизан, наблюдающих этот спокойный день, подумал: «Это победа…» – но уверенности в мыслях он не испытывал. Это было лишь затишье перед бурей; тревожное состояние во время тишины, звенящей в ушах. Недалеко от Соборной Площади упала ещё одна мина, и Джазмен закричал:
