–Ну и где деньги?!!
За ночь, чуть успокоившись, Лера отредактировала свою покаянную речь, а то она уже весь этот бред собиралась рассказывать, что она-де покушалась на честь примерного семьянина Стерлядкина. Матери вся эта мерзость будет поводом для очередных издевательств. Поэтому Лера представила всё так: ей заказали предвыборный агитационный материал, но этот кандидат не прошёл, вот её и наказали рублём. Это было куда правдоподобнее истинному положению вещей, и мать поверила.
–Вот будешь теперь знать, как в «комках» работать! Ну, сколько бы ты меня ещё обманывала?–уже сладенько пропела она. – Надо было вчера сказать: «Мам, у меня нет денег!»
Но Лера вспомнила, как отчим однажды сказал:
–Насть, что ты делаешь? Лерка всё время врёт, потому что знает, что будет такое, что лучше домой не приходить.
–Ха, так я же всё равно узнаю! – самонадеянно заявила мать.
–Ну и что? Пусть хоть на несколько дней гроза отойдёт.
Когда Лера ещё только начала работать, мать всё допытывалась:
–А заявление ты писала? А трудовую у тебя взяли? Я спрашиваю, чтобы тебя там не обманули!
И Лера врала: да, всё оформили по высшему классу. Очень уж ей хотелось там работать. Как ни странно, мать ни разу не спросила про свой любимый медицинский полис, которым сама никогда не пользовалась, – она ещё при жизни несчастной Марины Павловны сделала ей фальшивый, будто бы Лера работает у них секретарём. А Лере было западло иметь такой зелёный «аусвайс».
–А вдруг глаз, нос, ухо, аппендицит? – причитала мать. – Мы больничный по этому полису брать не будем, он нам не нужен! – успокаивала она себя.
Вот так на два выходных они стали лучшими подругами. Но Лера чувствовала себя ужасно, как будто она голая, или с неё содрали кожу. Дружить с её матерью – это же противоестественно!
***
Кладбище Леонтьевка было закрытым, разрешались лишь родственные захоронения. Новое место давалось на два человека. На одном участке покоились бабка с дедом, на другом – отчим.
Деду, чтобы в мае положить с ним бабушку, пришлось совершенно по-свински снести столик и лавочку, установленные ребятами из его цеха. Маму можно было похоронить вместе с мужем, но Лера так и не смогла найти свидетельства о его смерти, хотя точно знала, что оно цело и невредимо.
Пришлось идти в архив отдела загс, платить штраф в двести рублей. Но по дубликату хоронить было нельзя, надо было получить на это разрешение в районной администрации и почему-то в Комитете по ЖКХ.
В нужном им кабинете сидел импозантный, моложавый мужчина, с русыми кудрявыми волосами, без пиджака, в шерстяной жилетке. Еврей. Он отбивался по телефону от проблемы опоздавшего снегопада и гололёда:
–Я сам хожу там каждый день на работу, там хорошо посыпано… Да, представьте себе, хожу пешком! Я вообще из другого города, из Флягино. Понимаю, бабушка неосторожно шла. Так мне самому уже не семнадцать лет, молодой человек! Там хорошо песком посыпано. Щёлок – это же не десять метров, а восемьдесят гектар!
Валерий Николаевич вежливо предложил им присесть. Никодимов объяснил, какое разрешение им нужно получить.
–Кто у вас умер? – участливо спросил чиновник.
–Мать, – хрипло сказала Лера.
–Не «мать», а «мама», – поправил её Валерий Николаевич.
И завизировал.
На улице дядя Витя сказал:
–Лерочка, нам нужно торопиться, а то у них, на кладбище, обед по два часа.
В Комитет вели очень крутые ступеньки. Из кабинета вышла дородная, хорошо постриженная дама в вишнёвом брючном костюме и довольно любезно всё подписала.
