Тогда же скандал с художниками. С писателями.
А Гагарин летит!
А я рожаю дочку. Танюшку.
Хрущев щедрый – Крым подарил Украине. На заседании Президиума. Между прочим. Без обсуждения. «Есть мнение…» – и все.
Когда он был уже на пенсии, пригласил к себе Владимира Высоцкого. Пообщаться хотел.
Володя спросил, почему он так художников гнобил.
Хрущев ответил, что он же крестьянин! Не разобрался. Так ему докладывали. Сказал, сожалеет.
Жаль, не раньше и не вовремя.
Во времена Брежнев а мы были уже вместе с моим другом, партнером, мужем. Со Стаханом. И мы уже – солисты Москонцерта.
И тогда же – наши первые настоящие зарубежные гастроли. Африка. Австралия. Новая Зеландия…
Тогда же стали отпускать в эмиграцию евреев. Повальная эмиграция. Уезжают друзья.
И мы – туда же! Пробуем. Здоровье требует. Появилась надежда.
С тех пор вся наша жизнь и разделится на ДО и на ПОСЛЕ.
В марте 1979-го подаем документы в ОВИР.
Нам – отказывают. Формулировка «убедительна»:
– Вы слишком много сделали для своей страны, чтоб вами рисковать!
Поэтому, наверно, нас объявляют врагами Родины.
Эмиграция продолжается. Это тогда дочь Брежнева Галина сказала:
– Евреи, торопитесь! Не будет отца, перестанут выпускать. Лавочка закроется!
Началась война в Афганистане.
Растет армия «отказников». «Кислород перекрывают» окончательно. «Лавочка» закрывается.
Андропов.
Говорили, что он к нам хорошо относится.
А может, господину, тьфу, товарищу Андропову просто было не до таких, как мы. Он все время болел…
Кто знает?!
Но власть уже нас не так давит. Но мы все еще не работаем. Не поем. Нам на сцену, на этот «идеологический фронт», все еще никак нельзя.
Тогда и происходит наша встреча с КГБ.
Мы все еще числились в Москонцерте. И директор не знал, бедный, что с нами делать. Вернее, как от нас отделаться. Уволить не имеет права. Вот и обратился с вопросом «как быть?» к представителю КГБ.
Представитель приходит, и встреча происходит в кабинете директора. Кажется, директор волнуется больше нас. Говорит:
– Вы можете начинать (?!) работать… Вам уже «разрешили»… Но надо написать заявление, «письмо такое, покаянное…». И обязательно укажите, что никуда больше не хотите ехать и вообще… жалеете…
Мы хотим покинуть эту компанию.
Но вмешивается «искусствовед в штатском», начальник районного отделения КГБ:
– Не надо никаких покаянных писем. Просто хочу вас предупредить: вас никуда, ни в какую эмиграцию, не выпустят. Поэтому начинайте понемногу выступать. Вам никто мешать не будет.
Как «понемногу выступать», мы не знаем. Не умеем мы петь понемногу.
Но начинаем снова набирать оркестр.
Конечно же «мешают». Москонцерт дает музыкантов, которых не взяли ни в один коллектив. Самых слабых. Пьющих. Никаких.
Мучаемся.
И отправляют нас по самому «не нашему» гастрольному маршруту. Туда, где нас никто не знает. Мы там никогда не были, а телевизоров там нет. А отказаться в сложившейся ситуации мы не имеем права. Могут и уволить.
Поэтому – едем.
В залах – дети и собаки. И «люди в штатском». За нами всюду ездят этакие «любители» нашей музыки, мать их так.
Но все же – мы снова «понемногу» выступаем.
Потом, уже при Черненко, начинаются наши более или менее нормальные гастроли.
Помню, мы – в каком-то городишке. В какой-то гостинице. Вечером должен быть концерт.
В тот день по телевидению одна классическая музыка. Значит, кто-то умер. И действительно – объявляют о смерти Черненко.
