Твой голос взволнованно подлетает вверх – неужели искреннее восхищение?
– Ты читал роман?
Киваешь с ангельски честным видом:
– Сначала смотрел экранизацию – ту, которая сериал, знаешь? Потом решил и книгу прочесть. Впечатлился. Одна из немногих книг школьной программы, которые я высоко ценю.
В тот вечер я ещё не знаю, что ты блефуешь. Пожалуй, один из самых блестящих твоих блефов – потому что даже я, в ту пору знавшая наизусть несколько мест из «трижды романтического» (как сам Мастер) творения Булгакова, не посмела заподозрить тебя в обмане. Не знала, что к откровенному вранью ты прибегаешь нечасто, но плутуешь и изворачиваешься порой изящнее Мефистофеля, Воланда и прочих воплощений Лорда Лжи.
– Я тоже очень люблю и сериал, и книгу. А Воланд… Не знаю. Сложно мне соотнести его с культурным героем. Для меня он всё-таки дьявол – хотя и довольно… сложный.
– Парадоксальный?
– Точно, парадоксальный. «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».
– Ого… – приподнимаешь бровь. Почему-то я заранее знала, что эта цитата тебя зацепит. – Это же… не из текста? Похоже на стихи.
– Это эпиграф к книге. Из «Фауста» Гёте.
– Ты и эпиграф наизусть помнишь, офигеть!.. Но… про Воланда. Что интересно: он же там, по сути, зла не только никому не делает, но и не хочет. Я долго думал, как бы это объяснить, а потом – знаешь, к какому выводу пришёл? Что ему уже скучно творить чистое, одностороннее зло. Что он как бы…
Щёлкаешь пальцами, пытаясь подобрать слова.
– Испытывает человеческую природу?
– Да! Ставит… опыты, что ли. Я что-то похожее и собирался сказать. Помещает людей в ситуации, где они должны сами сделать выбор, и наблюдает, что будет. Я считаю, это очень классная подача дьявола! Не в религиозном смысле, а именно так… как мыслят люди сейчас. Сообразно с современным мышлением.
Тебе не положено понимать это – чуть не произношу вслух, но вовремя сдерживаюсь; от удивления и той же непонятной тревоги сильно колотится сердце. Такому, как ты – не положено. И дело вовсе не в техническом складе ума (который давно под сомнением: слишком уж много гуманитарного в твоей речи и образе мыслей). И не в том, что ты из Лешты. И не в том, что тебе семнадцать. Мне трудно выразить, в чём именно.
– Да, я тоже примерно так его воспринимаю. Как экспериментатора. Ему нечем занять себя в вечности, и он, можно сказать, играет… Наверное, потому и интересуется так творчеством Мастера.
– Вот, кстати, о Мастере! – (Опять подаёшься вперёд на кровати, и меня глупо бросает в жар – хотя в темноте я скорее не вижу, а чувствую твоё движение. Я говорю о дьяволе и Мастере с человеком, которого почти не знаю, в поглощённой мраком комнате, в лагере, посреди заснеженных елей и приземистых зданий советской постройки. Во всём этом есть что-то сумасшедшее – и чуть нелепое, как во сне). – Интересно узнать твоё мнение. Галина Олеговна – это моя учительница литературы; вообще-то потрясная женщина, но иногда перегибает, – так вот, Галина Олеговна, когда мы обсуждали книгу на уроке, обосновывала, что Мастер – слабый человек. Что он весь такой ведомый, инертный, что за него всё решает Маргарита… И поддержку Галины Олеговны получали, соответственно, те, кто в этом ключе говорил. Ты с этим согласна?
– Нет! – более страстно, чем прежде, отрезаю я. – Это распространённая точка зрения: сама и слышала, и читала такое. Но я думаю, что Мастер – очень сильный человек. Настоящий писатель не может, не должен быть слабым. Просто его сила – в другом. Она не такая… очевидная. Более скрытая, внутренняя, не такая огненно-стихийная, как у Маргариты.
