– Это температура.
– Знаю.
– Надо укрыться и пропотеть, чтобы сбилась.
Тихо усмехаешься. С дивана слышится монотонно-глубокое дыхание Кирилла; наш разговор шёпотом отлично дополняет мир сна. Как и во сне, каждая деталь сама по себе кажется нормальной и осмысленной, но вместе они образуют миражный лунный лабиринт. Воронку.
– Мне завтра станет лучше.
– Надеюсь.
– Точно-точно.
– Зачем ты?..
Не договариваю – кто-то невидимый зажимает мне рот. Ты можешь понять как угодно: зачем позвал меня в гости, зачем упросил остаться, зачем забрал телефон…
Ты понимаешь правильно.
– Я хотел сразу лечь с тобой. Но Кирилл, он… – умолкаешь на пару секунд. – Начал бы нести ерунду. Мог бы тебя обидеть.
– Да.
– Он не плохой, просто это… Принято так. Подшучивать в таких ситуациях. А я не хочу, чтобы это тебя коснулось.
– Да.
В общем-то, ты можешь говорить что угодно – в каждую паузу я буду заворожённо отвечать «да». Днём твой шёпот звучит порочным, соблазнительным мурлыканьем, шорохом чёрных шёлковых простынь, тонким запахом жасмина, – но сейчас… Сейчас в нём что-то другое. Что-то сложнее и чище – будто мелодия, плача и смеясь, рвётся вверх и так истончается, что совсем умолкает.
Сейчас ты не играешь со мной.
– Ты… не обиделась?
– На что?
– Что заставил тебя остаться.
– Нет. И ты не заставил, – улыбаюсь в темноте. – Настойчиво убедил.
Вздыхаешь.
– Заставил. Вечно ты меня оправдываешь.
– Я не обиделась.
– Просто… Помнишь, ты как-то сказала, что есть большая разница между «хочу» и «нужно»?
– Помню.
Кажется, это было о какой-то из твоих бабочек. О какой-то из ступенек твоих терзаний – тобой же изобретённых, сыгранных по твоим же сценариям.
– Так вот… Сейчас мне это нужно. Правда нужно быть с тобой. Это не «хочу».
Почему-то вздрагиваю. Твои слова падают, как капли расплавленного лунного серебра. Мягко, искренне – и нечеловечески грустно.
Слова бога, который остался наедине со своей тоской.
– Я… знаю.
Полминуты мы оба молчим; Кирилл что-то бормочет во сне. Я по-прежнему вижу лихорадочный блеск твоих глаз. Боюсь говорить – боюсь повредить хрупкую красоту этого мгновения; ты простуженно, хрипло дышишь – и мне кажется, что я касаюсь чего-то вечного, страшного, чего-то за пределами твоего тела, вне смерти и времени.
Приникаю к сердцу леса.
– Мне… мне тоже это нужно. И – ты сказал, что мне важнее учёба или что-то ещё…
– Я пошутил.
– Знаю. Всё равно. Я кое-что поняла… – (Сглатываю. Как же это выразить? Я учусь на филолога и переводчика – но как перевести то, для чего нет слов ни в одном людском языке?). – То есть давно поняла, но хочу сказать сейчас. Мне… нужно сказать сейчас. Дима, ты… очень для меня важен.
Звучит, наверное, неуклюже, и голос сорвался; пускай. Сейчас меня это совершенно не заботит.
Во сне главное – не то, что сказано вслух.
Ты улыбаешься – я опять не вижу это, но чувствую. В смешливой стыдливости прикрываешь лицо ладонью.
– Ну вот, застеснялся! Честно, не помню других… пять? – (Загибаешь пальцы). – Нет, шесть слов, из-за которых я бы так же стеснялся когда-нибудь.
Улыбаюсь в ответ. От бесхитростного кошачьего очарования, с которым ты это произносишь, чувство щемящей, извечной близости во мне вновь переходит в приступ недозволенного желания. Незаметно поджимаю под себя ноги, чтобы унять тянущее томление внизу живота.
Нет. Сегодня – ночь хрустально-лунной чистоты.
Ночь особого богослужения. Праздничная и светлая, как Рождество.
