Бог бабочек - страница 38

Шанс – на что? Переступить ещё одну границу, чтобы было больнее?

До конца стать твоей бабочкой?..

Серьёзно киваешь.

– Да. Мне кажется, сегодня стоит. Если тебе не понравится – просто не продолжай, и всё. Ладно?

– Ладно.

– Почему ты… так смотришь?

– Как?

– Не знаю. Не как раньше.

Опускаю глаза.

– Трудно привыкнуть к тебе такому… к тебе без твоего табу на алкоголь. И ещё… Если честно, мне страшновато.

– Страшновато пить со мной?

– Да.

– Я понимаю, – произносишь тихо, с бархатной хрипотцой. В твоём лице столько боли и – проклятье – чего-то наподобие жалости, что я убеждаюсь: действительно понимаешь. – Потому и не настаиваю. Это лишь предложение. Подумай ещё.

Высокое, книжное лишь вместе только. Это так по-твоему. Несмело улыбаюсь.

– Давай. Но я заплачу за себя, можно?

Осуждающе цокаешь языком.

– Юль, ну ты же знаешь, что нельзя! Столько лет – и никак не привыкнете, Профессор, в самом-то деле…

Посмеиваясь, ты уходишь в другой зал, к барной стойке, и я вдруг чувствую, как горят лицо и тело. Рядом с тобой необязательно пить, чтобы опьянеть. Вздохнув, принимаюсь за выжившие салфетки.

Ты перекидываешься парой фраз с девушками, сидящими за столиком поближе ко входу; слышу это, не оборачиваясь. Они хихикают в ответ. Твои шаги по-рысьи тихие, почти бесшумные, к тому же их совершенно заглушает музыка, но я всем телом ощущаю, как ты приближаешься. Что-то сегодня с хрустом надламывается во мне – и, когда ты приносишь два пузатых бокала золотисто-коричневого коньяка и, напряжённо улыбаясь, садишься напротив, я понимаю, что.

Я хочу пустить всё на самотёк. Впервые в жизни – по-настоящему хочу. Я – Макбет, готовый на убийство; художник Бэзил, застывающий у мольберта при виде Дориана Грея; Жанна Д’Арк, восходящая на костёр. Нет, вздор: я – больше, чем каждый из них. Под звон столкнувшихся бокалов я отпускаю себя.

Подносишь бокал к губам; их уголки чуть подрагивают, пока ты изучающе смотришь мне в лицо, измеряя градус моего смущения. В сочетании с фиолетовой тканью твоя кожа кажется золотисто-бронзовой – почти цвета коньяка.

– Я предложу тост, ты не против?

– Я за. Ничего не приходит в голову.

– Ну… За то, что Юля пьёт со мной! Дожили оба до двадцати лет – и всё-таки это случилось. Зря ты смеёшься! – (Стреляешь в меня укоризненным взглядом поверх бокала. Твои длинные пальцы нежно, но крепко обхватывают стеклянную ножку (мизинец, разумеется, отставлен); их линии чётко выделяются на хрупко-прозрачном фоне; меня по новой бросает в жар). – Для меня это событие. И, между прочим, большая честь.

– Хорошо. Для меня это тоже событие, если серьёзно… – (Вдыхаю аромат, настойчиво вьющийся над бокалом. Терпко и странно, как ты и говорил – на стыке горько-древесного и сладко-шоколадного). – Ох.

– Правильно, сначала нужно понюхать! – оживившись, покачиваешь коньяк в бокале. – Потом немножко попробовать языком… Смотри, сейчас буду выпендриваться и изображать аристократа!

Ты и правда сначала вдыхаешь запах, пробуешь и только после делаешь глоток. Твои движения мучительно-чувственны; замечаю на миг мелькнувший розовый кончик языка. Почему-то он представляется мне не мягким, а тонким и острым, как жало, – возможно, по ассоциации с твоими тонкими губами; сжимаю колени под столом – внизу живота что-то тянет и сводит от желания, и больше я не запрещаю себе чувствовать это. Молоко и мёд под языком твоим…

– Ну? Теперь ты.