На ежемесячном городском базаре у членов общины было постоянное место для торговли своей продукцией: тяжелыми буханками хлеба, похожими на камни, какие впору метать из катапульты; зловонными цветными свечками, которые растекались неаппетитными лужицами; торговали даже керамикой: у Вильгельма была печь для обжига, производившая тяжелые кружки и тарелки для нужд общины; кроме того, все приложили руку к плетению корзин. Как слепцы, думала Виола, когда ее заставили учиться этому ремеслу. Ее существование смахивало на жизнь прислуги восемнадцатого века, работавшей за кров и стол, да еще вынужденной плести корзины. К тому же Виолу никто не освобождал от присмотра за детьми: несмотря на вечные разговоры о разделении труда, вся община недолюбливала Санни, за что Виола никого не могла винить. Деньги ее шли в общую копилку, и она не имела права запускать туда руку, не объяснив, зачем ей понадобились деньги. В один прекрасный день, мечтала Виола, она сбежит и прихватит с собой всю кубышку, чтобы растранжирить деньги на кока-колу, шоколадки, одноразовые подгузники и все прочее, что осуждалось общиной.
Сама Дороти бо́льшую часть времени «чистила чакры» (везет же некоторым, думала Виола) и заставляла Жанетт гадать ей на картах Таро. Виола ни разу не видела, чтобы Дороти плела корзины, а тем более доила строптивую тоггенбургскую козу, которую Виола, не без взаимности, ненавидела.
В Адамовом Акре Виола оставалась наедине с собой лишь тогда, когда выходила во двор якобы искать яйца. К ее возмущению, куры неслись где попало. Ее отец тоже держал кур, однако те были воспитанными и приходили нестись в гнезда. Но если яиц и не находилось, Виола не могла укрыться от надзора Дороти (которая возникала ниоткуда, как летучая мышь).
– Виола Тодд, правильно я помню? – спросила однажды Дороти, зловеще возникнув у нее на пути, как мисс Джессел из «Поворота винта».
Берти спала в своей коляске фирмы «Макларен», не годившейся для такого рыхлого грунта: колеса вечно отваливались. Санни был оставлен с Домиником, то есть полностью заброшен.
Берти заворочалась во сне и подняла ручонку, словно защищаясь от непрошеного явления Дороти. Виола, которая в это время бродила вдоль изгороди, грезя о горячих тостах с маслом и о капитане Уэнтворте из джейн-остиновских «Доводов рассудка», перепугалась до смерти.
– Да, я Виола Тодд, – осторожно подтвердила она. (Больше года живя с нею под одной крышей, Дороти по сей день не знала ее по имени?) – Виновна по всем статьям.
– Имя твоей матери – Нэнси? Нэнси Шоукросс?
– В некотором смысле, – еще осторожнее сказала Виола.
Ей не понравилось, что кто-то мусолит имя ее матери. Мать была для нее неприкосновенной.
– Так да или нет? – переспросила Дороти.
– Да, – сдалась Виола.
– Значит, она – из сестер Шоукросс, точно?
– Да. – Виолу даже подкупило, что о ее матери говорят как о живой.
– Я так и знала! – драматически воскликнула Дороти. – Мы дружили с ее сестрой Милли. Вместе играли в студенческом театре. Но с тех пор не виделись. Как поживает твоя тетушка?
– Она умерла, – с готовностью сообщила Виола, обрадовавшись, что о Милли можно говорить в прошедшем времени.
Лицо Дороти исказилось гримасой страдания. Ладонь легла на лоб.
– Ушла!
– Я ее почти не знала, – сухо продолжила Виола. – Кажется, она постоянно жила за границей.
– Хм… – фыркнула Дороти, словно обидевшись на эти известия, и нахмурилась. – Кстати, а что ты тут делаешь?
