Остальные сестры уже ушли вверх по течению. На залитом солнцем берегу подпрыгивало несколько десятков креветок.
– Сестра, собирай быстрей! – крикнула одна из младших.
Лайди подняла корзину и обернулась к Цюди:
– Вот вернемся домой, ужо доберусь до тебя, глупышка маленькая! – И принялась быстро подбирать улов.
Однообразное занятие позволило забыть о переживаниях, и она даже замурлыкала неизвестно откуда запомнившийся мотивчик:
– Нет у тебя сердца, матушка моя, за торговца маслом выдала меня…
Вскоре она поравнялась с сестрами, которые вплотную друг к другу двигались вдоль берега, высоко подняв зад и почти касаясь подбородком воды. Они шарили вокруг, медленно продвигаясь вперед. За ними, покачиваясь на поверхности помутневшей воды, плыли оторвавшиеся желтые водоросли. Выпрямлялись девочки – то Линди, то Паньди, то Сянди, – лишь поймав креветку. Все пятеро бросали их на берег почти без остановки. Лайди приходилось подбирать их чуть ли не бегом, за ней хвостиком еле поспевала Цюди.
Они и не заметили, как вплотную подошли к горбатому каменному мостику через реку.
– Выходите! – крикнула Лайди. – Все выходите! Корзина полная, пора возвращаться.
Сестры нехотя вышли на берег: руки белые от воды, ноги в красноватом иле.
«Сестра, почему сегодня в реке так много креветок? Сестра, а мама, наверное, уже родила нам маленького братика? Сестра, а японские дьяволы – они какие? Они правда маленьких детей едят? Сестра, а почему у немых всех кур перерезали? Сестра, а почему бабка нас все время ругает? Сестра, а мне приснилось, что у мамы большой вьюн в животике…» Они засыпали Лайди вопросами, но она ни на один не ответила. Ее глаза были прикованы к мосту, посверкивающему красноватыми бликами. Рядом с ним остановилась примчавшаяся из деревни коляска – та самая тройка на резиновом ходу.
Коротышка-возница сдерживал разгоряченных лошадей, и они, звонко цокая копытами и высекая из камня искры, ступили на мост. В коляску вскочили несколько полуголых мужчин, опоясанных широкими ремнями из воловьей кожи с медными бляхами, сверкающими на солнце. Лайди узнала их: это были охранники из усадьбы Фушэнтан. Сперва они выбросили из коляски кипы соломы, потом начали выгружать бутыли с вином – всего двенадцать. Возница стал поворачивать коренного, чтобы тот сдал назад, и поставил коляску рядом с мостом. Тут она увидела младшего хозяина, Сыма Ку, – он мчался со стороны деревни на велосипеде. Черный сверкающий велосипед всемирно известной немецкой марки, первый в Гаоми и во всем Дунбэе. Ее дед, Шангуань Фулу, – этому всегда невтерпеж, – улучив момент, когда никто не видел, подержался как-то за ручку руля. Но это было прошлой весной, а сейчас желтые глаза младшего хозяина, казалось, метали голубые молнии. Он был в длинном халате из дорогого плотного шелка поверх белых заграничных брюк, перевязанных на лодыжках синими ленточками с черными кистями, и в кожаных туфлях на белой каучуковой подошве. Ноги казались невероятно толстыми, словно штанины надули изнутри. Полы халата были заткнуты за белый шелковый пояс с бахромой на обоих концах. С левого плеча у него спускалась узкая портупея из коричневой кожи. На ней висела кобура, из которой язычком пламени выглядывала полоска красного шелка.
Под звуки заливистого звонка Сыма Ку летел на немецком велосипеде как ветер. Соскочив с него и сняв соломенную шляпу с загнутыми полями, он стал обмахиваться ею как веером, и красное родимое пятно у него на щеке смотрелось как горящий уголь.
