Брак по любви - страница 41

Розалита снова выбрала для высокой синей вазы розовые гладиолусы, и это не должно иметь значения, но имеет. Было бы так просто сказать ей: «Чтоб больше никаких гладиолусов!» Но Розалита гордится своими цветочными композициями, это стало бы для нее плевком в душу, все равно что сказать, что ее жаркое пересолено, а тарт татены – слишком сладкие. Хоть это и правда, но не важно, не важно.

Нет, здесь писать невозможно.

Тогда где?

В кухню вход воспрещен, потому что Розалита пропаривает – пропаривает! – пол. Что совершенно излишне и, вполне вероятно, вредно для известняковой плитки, но не важно, не важно. В столовой? Настоящий склеп. Только не там. В гостиной? Слишком просторно.

Наконец Гарриет поднимается наверх и устраивается в своей спальне. Блокнот от Smythson она забраковала. Его светло-голубые, легкие как пух страницы с золотым обрезом несовместимы с мемуарами в том виде, в котором она хочет их написать, – жесткими, неприглаженными, откровенными. На туалетном столике лежит сменный блок А4.

Первые «мемуары» были скорее рядящейся под них научной работой. Кроме того, они остались по большей части – и, как правило, – намеренно непонятыми. Тем не менее они обладали ценностью. Были интервенцией. Имели вес. Произвели революцию в сферах сексуальной политики, женской сексуальности и гендерной идентичности. Причем задолго до того, как о полиамории и флюидности стали писать все кому не лень. Книга была стоящая. Гарриет знала, зачем ее написала.

Сейчас мемуары пишут все подряд. Но для чего? Читать их все равно что подслушивать у исповедальни. Никакого риска. Заранее известно, что грешник прочтет «Аве, Мария» положенное число раз, и ему простятся грехи. И все же.

Вот она, Гарриет, с ручкой Montblanc в руке, готова начать.

Чистый лист сводит с ума. Гарриет поднимает голову и снова смотрится в зеркало. Она решила сесть за туалетный столик, потому что, написав неверное слово, поймет это по выражению своего лица.

Почему сейчас?

Зачем пускаться в воспоминания именно сейчас? Неужели жизнь прожита до конца? Неужели весь путь позади, раз…

Раз он уезжает.

Он ведь и раньше уезжал, не так ли? И возвращался. На сей раз он не вернется, но так и надо, ведь дети должны покидать своих родителей. Он же не переедет в Тимбукту, а поселится в Хампстеде или Хайгейте. В худшем случае в Кентиш-Тауне. В ближайшее время нужно будет записаться к Лили, подкачать правую щеку. Одному богу известно, что у нее в шприцах, но своих денег оно стоит. Что бы сказал папочка? Папочка, что ты подумаешь, если я напишу о тебе и маме?

Гарри, девочка моя, возьми быка за рога и хорошенько врежь ему по яйцам.

Ох, папочка, как же я по тебе скучаю. Даже сейчас. Как жаль, что ты не дожил до рождения моего малыша. Моего мальчика. Папочка, ты полюбил бы его так же сильно, как меня.

Гарриет улыбается себе в зеркало. Ее тонкие ноздри раздуваются, изящные каштановые брови изгибаются. Если бы папочка был шахтером, а не выдающимся хирургом. Если бы он был алкоголиком и умер, когда она была маленькой девочкой, а не когда ей перевалило за двадцать. Если бы мама была какой-нибудь жертвой, поруганной женщиной, а не красавицей и светской львицей. Если бы она была жестока, а не просто холодна. Из этого можно было бы выжать удовлетворительный сюжет.

Аниса Горами – вот это биография! Разумеется, ей не позавидуешь… Ну конечно нет. Это жизнь Гарриет, воспитание Гарриет, карьера Гарриет, дом Гарриет достойны зависти.