Через пять минут тот подлетел, раскрасневшийся от быстрой скользящей ходьбы по гладкому льду.
– Парни, вы что тут метите. – Он рывком расстегнул куртку, паря всем телом. – Знаете же, что тут моё место? Я какой год здесь с осени выставляюсь, по бумагам работаю! – Он остановился, окончательно снял и бросил на лёд куртку.
– Мы тоже. Тоже здесь ставим, видишь? И ещё здесь живём, всю жизнь. – Валерка опёрся на пешню. Я невольно подшагнул к нему, показывая, что мы действительно тоже тут ставим… и живём!
Серник некрасиво заулыбался, широко разводя руками, словно с одолжением, продолжал:
– Давайте без войны, мужики, с пониманием. Вы местные, и я тут существовать намерен. Только пока с техникой совсем плохо, далеко ходить не могу. Вправо полоску не закрывайте, метров пятьсот: завтра выйду прогоны готовить, дырки набуривать, договорились?
Теперь Валерка, перехватив инициативу и, словно он хозяин, снисходительно согласился:
– Договорились. Мы всё равно в пойме на время, пока большая вода не встанет. Потом снимемся, дальше уйдём…
– А вот и хорошо! Я тут поработаю, по-простому. Маленькая курочка по-мелкому клюёт. – Он, натянуто смеясь, погрозил пальцем: – Но весь двор удобряет!.. Хорошо, пацаны, что понимаем друг друга – оно ведь так, мутно всё в жизни сейчас. Сегодня вы местные, завтра мы… И кто, в конце концов… – Он, не договорив, поднял куртку и уверенно заскользил на валенках в сторону берега.
– Маленькая кура двор не удобряет, она его лишь загаживает. – Валерка, улыбнувшись, уверенно и быстро начал набуривать лунки.
* * *
Бык, почуяв свободу, резво заскакал от открытого мной сарая, игриво закидывая голову с привязанной к рогам длинной верёвкой. Всё бы ничего, но другой конец верёвки, по им же разработанному плану, держал батя!. Когда «разрабатывали» диспозицию, он как хозяин быка взял на себя две главные задачи, которые объяснял основательно, словно забыв, что ещё полтора года назад я сам держал скот.
– Когда выведу, он пройдётся по ограде, обдышится и наверняка – к тазу с комбикормом. Я быстро привяжу его к столбу и садану кувалдой по лбу. Вот как он на колени упадёт, оглоушенный, ты ему горло и перехватывай. Делов на две минуты.
Спорить и «переписывать» план не допускалось ни в каком пункте. Мне был вручён острый самодельный нож, похожий на маленькую саблю, и тряпичная перчатка, «чтобы не скользило».
Бык, раздражённый лаем пёсика Джека, закрытого на «всякий случай» в конуре, возбуждённый свободой и ослепший от света после тёмного сарая, совершенно не хотел любимого комбикорма. Будто танк, он уверенно пёр по огороду, волоча за собой упирающегося обеими ногами неинтересного ему сейчас хозяина. Протащив человека, заискивающе называющего его «Боря, Боря», вкруг по огороду, бык всё же наткнулся на таз с мукой и, забыв враз всё, встал над ним.
Батя быстро, без слабины, подмотнул верёвку на столб и схватил кувалду. Но, заранее не кормленное животное, жадно поглощая угощение, нетерпеливо перетаптывалось и, качаясь всем телом, мешало ему приметиться. Наконец отец, понимая, что затягивает дело, встряхнувшись, подкинул с плеча кувалду и, ловко подшагнув, с оттягом ударил быка за рога, в место, где затылок уходит в шею, как говорят мужики, в «лён». Животное, словно ему подрубили передние ноги, ткнувшись мордой в таз, завалилось набок, натянув шею. Я, подойдя с головы, легко, словно колбасу, от самого позвонка разрезал быку горло.
