Смотрели они, не веря своим глазам, расстрел парламента тогда ещё втроём – с мужем и невесткой.
Хотя можно наверное сказать, что и вчетвером.
Потому что Леночка, жена Игоря, была на сносях.
Что она чувствовала, Анна Михайловна боялась даже предположить.
Поэтому просто утешала невестку:
– Всё будет хорошо, всё будет хорошо!
При этом понимала, что хорошо уже не будет никогда.
Выросшие и постаревшие в позднем СССР Анна Михайловна и отец Игоря, Сергей Степаныч, не верили, что так можно: стрелять в свой народ.
Даже те, с трясущимися ручками, в 91‑м не смогли.
А эти запросто!
Больше того, и дискотеку со слетевшимися со всего света скрипачами тут же, на дымящихся костях убитых и раздавленных бронетранспортёрами, устроили. Ночную.
Слава Богу, Игорь позвонил матери тогда же, 4 октября, и сказал всего два слова:
– Я жив…
После чего послышались гудки.
Гудки слышались ещё целую неделю, пока сын не объявился дома.
Обросший, почерневший. Разочарованный.
О вождях сопротивления отзывался морщась.
Про «ельциноидов» и «убийц мальчишек» говорить вообще не мог.
После амнистии руководства Верховного Совета, когда напыщенные и «непримиримые» говоруны получили от «упыря Ельцина» должности и синекуры и расселись по собственным университетам и губернаторствам, Игорь запил. На месяц. Даже больше.
Не впервые. После Афгана это случалось, но здесь – будто что-то сломалось.
Из запоя вышел сам, без посторонней помощи. Совсем чёрный и шаткий, как былинка.
Опять устроился на работу.
И пошли смиренные день за днём в жизни сына и Анны Михайловны, из того времени запомнилось только одно, как отца схоронили. Не пережил Степаныч приватизации и разлахмачивания общественной собственности по частным гребешкам.
Дочка Игоря родилась в тяжёлое время, и хотя Анечка, названная в честь бабушки, об этом не догадывалась, но выкраивать на самое необходимое семье Неустроевых приходилось всё труднее и труднее.
Потом была Чечня. Первая, Вторая…
Игорь поучавствовал в обеих. Контрабасом, как он говорил матери.
Боевые, с опозданием, но всё же полученные позволили семейству перевалить в двухтысячные.
Жили они с Леночкой, по словам матери, натужно, но дружно.
К нулевым даже как-то приспособились и начали жить неплохо, самаркандские повадки жены оказались востребованы в челночном бизнесе, она взяла себе место на Центральном рынке и освоила хорошо известные по «девяностым» туристические маршруты в Турцию и обратно с клетчатыми безразмерными баулами.
Игорь из шиномонтажки ушёл и, как ветеран боевых действий, устроился охранником в супермаркет, работа, прямо скажем, стариковская: походи вдоль касс, собери пустые корзины и отгони брошенные коляски на место.
Вот и всё.
В общем, отрастил на пятом десятке животик.
Пил пиво и болел за сборную России по футболу.
Правда, иногда клинило. Особенно по пьяному делу.
А ещё потому, что жена зарабатывала намного больше. И жила какой-то своей отдельной и презрительной к нему жизнью – со складами, арендой, братвой, чёрными и обрывочными фразами:
«Я потом отдам».
«Сам знаешь как…»
Говоря словами Анны Михайловны, «натужно» из их жизни ушло. Но вместе с ним ушло и «дружно».
Дочь тоже как-то особенно с отцом не считалась, одетая матерью с ног до головы, уже в старших классах школы она гуляла, как хотела.
Поэтому когда Леночка ушла от Игоря, Анна Михайловна не удивилась.
Затем и Анечка уехала в Москву, Леночка сказала, что на учёбу.
